Одним из таких сложных объектов исследования является мышление. Сам процесс мышления скрыт от наблюдателя, о структуре этого процесса можно судить только по внешним на­блюдаемым эффектам, которые отображают этот процесс не­прямо, превращенно. При наблюдении создается иллюзия от­дельности существования внешних звеньев мыслительного про­цесса, которые не только становятся единственными объектами анализа мышления, но и замещают для исследователя весь про­цесс мышления целиком.

Такая ситуация возникает, когда речевые тексты, в которых в нормативно отработанной форме зафиксированы результаты мыслительной деятельности, анализируются г. целью вскрыть закономерности процесса речевого мышления. Признание за такими речевыми текстами статуса превращенной формы рече­вого мышления не позволяет устанавливать прямые, содержа­тельные связи между структурой текста и структурой процесса мышления и полагать (вопреки распространенному мнению), что человек «как мыслит, так и говорит».

Когда в интроспективных отчетах испытуемые сообщают о том, как у них протекает процесс мышления, мы опять имеем дело не со всем процессом мышления, а только с той его частью, которая осознается испытуемыми; неосознаваемые звенья мыслительной деятельности, таким образом, оказывают­ся опущенными.

Сами интроспективные отчеты испытуемых о протекании у них мыслительных процессов должны рассматриваться только в качестве моделей (описанных на естественном языке) осозна­ваемых ими процессов мышления. Эти модели только дают по­вод для аналитической работы исследователя, приводящей к построению гипотез о реальном протекании мышления.

При исследовании речевого мышления, особенно в лингви­стике, происходит фиксация только видимых звеньев мыслительного процесса, чаще всего речевого текста, в котором или зафиксирован результат этого процесса, или смоделирован (с разной степенью адекватности) процесс мышления.

При этом оказываются отсеченными (часто неосознанно, в силу рутинной для лингвиста процедуры изоляции текста от со­циального взаимодействия коммуникантов, в результате которо­го возник этот текст) звенья, связывающие процесс мышления с деятельностью, в которой возникли побудительные причины развертывания мышления. Деятельность, в структуре которой раз­вертывается мышление, содержит не только побудительные мо­тивы мышления, она обусловливает более или менее жестко вы­бор знаковых опосредователей, способ фиксации результата, выбор схем некриативного осуществления мыслительных дей­ствий, если речь идет об автоматизированных действиях.

В норме в человеческом интеллекте сосуществуют в каче­стве средств решения задач символы, образы восприятия и представления и предметные действия [Брунер 1971, 25—98; см. так­же: Гамезо, Рубахин 1982, 31], а объяснение соотношения их в конкретном акте мышления возможно только при восполнении звеньев мыслительного процесса, связывающих его с деятель­ностью, в структуре которой оно возникло. Поиск и восстанов­ление таких звеньев становятся обязательной частью процеду­ры анализа мышления, если его видимые, наблюдаемые эффек­ты получают статус превращенной формы.

В противном случае исследователю остается признать, что способы членения и кодификации реальной действительности принадлежат самому языку, а не той деятельности, которая осуществляется во внутренней форме при помощи языковых знаков.

Понятие превращенной формы получило разработку в рабо­тах советских философов [Мамардашвили 1963, 1968; Соловьев 1966]. Это понятие обладает эвристической ценностью не только при исследовании мышления, но и, в частности, для такого важного и актуального объекта лингвистики, как текст.

В марксистской психологии была сделана попытка формиро­вания наиболее адекватного в настоящее время представления о мышлении, согласно которому мышление не есть набор логиче­ских операций, а одна из форм человеческой деятельности, не­разрывно связанная со всеми остальными деятельностями человека. Мышление — не только внутренняя форма внешней дея­тельности, не только внутренний дериват внешней, практиче­ской деятельности, но и имеет аналогичное с ней строение [А. Н. Леонтьев 1964].

Во внутренней деятельности могут быть выделены те же единицы, что и во внешней. Мыслительная деятельность складывается из отдельных действий, направленных на конкретные цели. Способы совершения действий (операции) зависят от ус­ловий выполнения этих действий.

Важно отметить, что внутренние и внешние звенья деятель­ности неотделимы друг от друга, другими словами, в любой практической деятельности есть внутренние звенья, в частности планирующие практическую деятельность. Мыслительная дея­тельность не только не отделена непреодолимой стеной от дея­тельности практической, напротив, постоянно совершаются пе­реходы внутренних звеньев во внешние, и наоборот. Взаимоза­висимость процессов превращения внешних практических дей­ствий во внутренние (интериоризация) и процессов превраще­ния внутренних мыслительных действий во внешние (экстериоризация) имеет важное теоретическое значение для формирова­ния представлений о речевом мышлении. Следует подчеркнуть, что само противопоставление внутренних и внешних действий по отношению к мыслительной деятельности условно: мышле­ние совершается как во внутренней, так и во внешней форме. Эта мысль, получившая теоретическую и экспериментальную разработку в трудах [Леонтьев А. Н. 1972; Гальперин 1959; Тихомиров 1969], была высказана еще Гегелем, включившим в совокупность форм реализации мышления не только слово, но и продукты человеческой деятельности как отчужденное, опредмеченное мышление ^[1].