1.5. Теоретические подходы и клинико-экспериментальные исследования нестабильности самоотношения при аффективной патологии (депрессии)
“Эмоции, — писал А.Н.Леонтьев (1975), — выполняют функцию внутренних сигналов, внутренних в том смысле, что они не являются отражением непосредственно самой предметной действительности. Особенность эмоций состоит в том, что они отражают отношения между мотивами (потребностями) и успехом или возможностью успешной реализации отвечающей им предметной деятельности…”. Эмоции как внутренние переживания субъекта оказываются теснейшим образом связанными с внешним предметным миром, ибо “метят” на своем языке объекты и явления в зависимости от того, способны ли эти последние удовлетворить или фрустрировать потребности субъекта. Отсюда постоянная окрашенность, полихромность отражения окружающей действительности человеком. По мере развития, усложнения и дифференциации эмоций возникает расслоение первичной слитности предметного содержания образа и его эмоциональной окраски. Так, если мысль о каком-то событии или образ кого-то связан для нас со страхом или страданием, мы можем справиться с этими чувствами, используя психотехнический прием десенсибилизации. Последовательное и систематическое представление этого (образа) с последующей релаксацией или его перемещение в новый позитивный эмоциональный контекст приводит в конце концов к изоляции эмоций от объекта, ее вызывающего (Вольперт И.Е., 1972).
Идея овладения эмоциями (“страстями”) посредством использования интеллектуальных средств контроля, идущая, как известно, от философских воззрений Спинозы, развивалась в рамках различных психологических школ. В психодинамических направлениях свое наиболее отчетливое развитие она получила в концепциях механизмов психологической защиты и контроля. Психологическая зрелость личности, в частности, определяется и степенью отвязанности аффектов от объектов удовлетворения потребности, возможностью “перемещения”, “замещения”, “вымещения”. Контроль над широким классом аффективных состояний осуществляется путем переструктурирования, иерархизации самих этих состояний в соответствии с усвоенными социально заданными нормами, а также посредством интеллектуальных стратегий (контролей), разрабатываемых индивидом для решения познавательных задач в условиях интерферирующего (и потенциально всегда разрушительного) воздействия аффективных состояний.
Л.С. Выготский (1983), А.Н.Леонтьев (1975) также акцентировали линию развития эмоций, связанную с идеей опосредования. В ходе развития психики становятся более многообразными и аффективно-когнитивные взаимодействия. Например, объект в зависимости от отношения к потребности может изменить знак своей эмоциональной окраски. Это проявляется, в частности, в известном феномене приобретении объектами индивидуального субъективно-окрашенного личностного смысла, что и создает эмоциональную пристрастность нашего восприятия. Все, что ассоциируется с объектами, способными опредметить потребность, становится близким и милым нашему сердцу, как в известной сентенции Лиса из “Маленького принца”: “Я не ем хлеба. Колосья мне не нужны. Пшеничные поля ни о чем мне не напоминают. И это грустно! Но у тебя золотые волосы. И как чудесно будет, когда ты меня приручишь! Золотая пшеница станет напоминать мне тебя, и я полюблю шелест колосьев на ветру…”. С другой стороны, эмоции, так же, как и все высшие психологические функции, проходят путь опосредствования, в частности через “интеллектуализацию”, в результате чего становятся подконтрольными и доступными осознанию. Такова в самом общем виде картина развития эмоций, с точки зрения формально-структурных характеристик этих психических образований.
Депрессии представляют собой аномальные аффективные состояния прежде всего с формальной точки зрения: они (негативные эмоции) овладевают человеком, а не он испытывает их (владеет ими). В депрессивном состоянии рушатся все механизмы контроля эмоций, в депрессивное состояние “впадают”, не чувствуя себя хоть в какой-то мере способными повлиять на свое состояние и объективный ход событий.
С клинической точки зрения депрессивные состояния рассматриваются как синдром в рамках невротических или эндогенных заболеваний. Однако задачи нашего исследования требуют анализа психологической природы и содержания этого страдания. Феноменологически депрессии как особое аффективное состояние характеризуются доминирующим негативным реестром переживаний: угнетенным, тоскливым настроением, безнадежным восприятием будущего, жизнь безрадостна, неинтересна, лишена каких бы то ни было радостей и удовольствий. Гнетущее состояние может локализоваться в области различных частей тела — головы, конечностей, сердца — и сопровождаться рядом вегетативных нарушений (витальная депрессия). Центральным же переживанием является онемение, окаменение души, в терминологии старых авторов и клиницистов. Печаль, скорбь — центральное эмоциональное переживание при меланхолии. “Скорбь, — отмечает Спиноза, — есть известный род печали, возникшей из соображения добра, которое мы потеряли без надежды снова получить его”, и далее “… она показывает нам наше несовершенство…”. Переживание утраты, потери “блага” или объекта любви — будь то реальный человек или отвлеченная идея (свобода, идеал, отечество, самоуважение) — составляет основные темы депрессивного страдания. Но, замечает З.Фрейд (1984), в депрессивном страдании есть звено, не осознающееся пациентом — не всегда сам больной может ясно понять, что именно он потерял: “…он знает, кого он лишился, но не знает, что в нем потерял…”. Не осознаются не только мотивационный, личностно-смысловой аспект утраты, но и связь содержания манифестирующих чувств с отношением к бывшему объекту любви.
В самом деле, почему столь сложно запутан и противоречив (не только для внешнего наблюдателя, но и для самого страдающего человека) весь испытываемый им клубок чувств, ведь при ближайшем рассмотрении самообвинения и самоуничтожения — лишь часть этих чувств?
Во-первых, обращает на себя внимание композиционная завершенность картины депрессивных переживаний, каждое из которых последовательно обрывает связь с действительностью и другими людьми. Это иллюстрируется простым перечислением: исчезновение интереса к внешнему миру, задержка и отказ от всякой деятельности, потеря способности к продуктивной работе, утрата способности любить. Затем мы обнаруживаем удрученность, снижение самочувствия, самообвинения, самоуничижения, т.е. опустошение, обеднение и утрату важнейших аспектов своего Я. Все эти симптомы показывают, как Я становится центром, узлом переживаний пациента, иными словами, все более очевидной становится их нарциссическая природа. Более глубокий анализ открывает амбивалентность чувств к потерянному объекту любви, кроме любви и удрученности от ее утраты проявляются “все положения огорчения, обиды и разочарования, благодаря которым в отношения втягивается противоположность любви и ненависти (Фрейд 3., 1984). Амбивалентные чувства, испытываемые по отношению к самому себе, на самом деле адресованы Другому. Произошла подмена объекта любви, а его потеря обернулась потерей Я, что стало возможным благодаря отождествлению Я с оставленным объектом. Фрейдовская интерпретация, независимо от того, принимается она за научное объяснение или нет, поражает метафорической точностью анализа. Действительно, человек, потерявший нечто, к чему он был глубоко привязан, почти физически ощущает, как будто из него вырвали, изъяли часть его Я, внутри остается полость, пустота. И еще один феноменологически точный штрих. На каком-то этапе переживания реальной утраты символическая интроекция и идентификация с объектом любви необходима для смягчения горя, для постепенности разрыва нитей привязанности. Известно, что дорогие и потерянные нами люди, какое-то время как бы продолжают жить в сохраняющемся жизненном укладе, в мысленных разговорах, в которых мы пытаемся что-то доказать, додать… А на следующем этапе переживания утраты связь с этим другим начинает ощущаться как бремя, как “связанность”. Вспомним мысленный разговор Маргариты с Мастером у Кремлевской стены накануне ее встречи с дьяволом Азазелло: “Если ты сослан, то почему же ты не даешь знать о себе? Ведь дают же люди знать. Ты разлюбил меня? Нет, я почему-то этому не верю. Значит, ты был сослан и умер … Тогда прошу тебя, отпусти меня, дай мне, наконец, свободу жить, дышать воздухом”. Диалог с утраченным Другим может осуществляться и в более сложных и скрытых формах, при поверхностном взгляде выступая как самообвинение, будучи на самом деле упреками в адрес Другого. Фрейд, таким образом, обнаружил за фасадом монологического самосознания депрессивного больного реальную его многоголосицу, где ясно прослушиваются по крайней мере два диалога. Один — когда одна часть Я, противопоставляясь другой, делает ее объектом критики; другой — между критикующим Я и той частью Я, которая отождествилась с утраченным объектом любви. Как нам представляется, в более поздних исследованиях связи депрессии с преморбидным нарциссическим радикалом личности продолжают развиваться многие идеи З.Фрейда, изложенные им в “Печали и меланхолии “.
Пограничное самосознание и сознание – предыдущая | следующая – Психодинамические концепции депрессии
Особенности личности при пограничных расстройствах и соматических заболеваниях