«Овладеть внутренним человеком,— пишет М.М. Бахтин,— увидеть и понять его нельзя, делая его объектом безучастного и нейтрального анализа, нельзя овладеть им и путем слияния с ним, вчувствования в него. Нет, к нему можно подойти и его можно раскрыть — точнее, заставить е г о с а м о г о (разрядка моя.— А. К.) раскрыться — лишь путем общения с ним, диалогически» [1; 293]. Отражение этих фундаментальных закономерностей человеческого общения М.М. Бахтин находит в принципах художественного метода Ф.М. Достоевского, анализируя творчество которого (в частности, проблему отношения автора и героя у Ф.М. Достоевского), он фактически приходит к формулированию того главного, что отличает диалогическую позицию вообще. Здесь активность «носит особый д и а л о г и ч е с к и й характер. Одно дело активность в отношении мертвой вещи, безгласного материала, который можно лепить и формировать как угодно, и другое — активность в отношении ч у ж о г о   ж и в о г о   и   п о л н о п р а в н о г о   с о з н а н и я. Это активность вопрошающая, провоцирующая, отвечающая, соглашающаяся, возражающая и т.п., т.е. диалогическая активность, не менее активная, чем активность завершающая, овеществляющая, каузально объясняющая и умерщвляющая, заглушающая чужой голос несмысловыми аргументами» [2; 310].

Возникает закономерный вопрос о соотношении принципов диалога с традиционной практикой психотерапии и консультирования. В особенности важным представляется рассмотрение под этим углом зрения практики психоаналитической, как имеющей наиболее глубокие научные традиции и оказавшей, по-видимому, наибольшее влияние на становление современной психотерапии.

Психоанализ сосредоточил свое внимание на изучении психологической «морфологии» личности — на бессознательных структурах, формирующихся в основном в глубоком детстве, и оставил за пределом теоретического осмысления моменты свободного самоопределения человека, его сознательного нравственного выбора. В связи с этим и соответствующая терапевтическая практика была осмыслена как некая квазимедицинская процедура коррекции психологического «механизма» человека за счет преодоления внутренних защит и вытеснении.

В теоретическом плане психоанализ являет собой одну из наиболее разработанных версий монологической концепции человека и общения, в которой, казалось бы, не должно оставаться места для диалога и связанных с ним понятий. Это, однако, не так. Целый ряд фундаментальных понятий психоанализа, в особенности относящихся к теории психоаналитической психотерапии, представляют собой впечатляющий результат могучих интеллектуальных усилий с целью вместить в «монологическую» по сути систему диалогический опыт психотерапии.

В своей ранней работе, посвященной психоанализу [3], М.М. Бахтин (ему принадлежит основной текст данной публикации) делает одно характерное замечание, связанное с фрейдовским понятием сопротивления. Он полагает, что 3. Фрейд несколько мистифицировал само это явление, приписав его таинственному бессознательному «механизму», действующему во внутрипсихической сфере человека. М. М. Бахтин считает возможным рассматривать «бессознательность» этого явления лишь в плане общения пациента с психоаналитиком, в то время как сам пациент — для себя — вполне мог бы дать об этом отчет. Сопротивление пациента в психоаналитическом сеансе М. М. Бахтин предлагает рассматривать как реальное сопротивление человека человеку и, таким образом, утверждает диалогическую природу данного явления.

Если о справедливости данного замечания применительно к психотерапии нервно-психических расстройств можно поспорить или, по крайней мере, принимать это утверждение с известной осторожностью, то в контексте консультативной практики оно, на наш взгляд, фиксирует существеннейший момент.
Благодаря своей реальной включенности в психотерапевтическую работу с людьми (при этом всемерно стараясь уберечь, говоря словами 3. Фрейда, «чистое золото психоанализа» от «меди внушения») психоанализ не мог пройти мимо диалогических отношений и фактически явился первой в психологии систематической попыткой их осмысления. Начиная с оригинальных работ 3. Фрейда, можно проследить определенную тенденцию: чем ближе рассматриваемый вопрос к конкретной практике психотерапевтической работы и, соответственно, чем дальше он отстоит от монологического целого психоаналитической теории, тем более вероятно мы сталкиваемся в этих работах с той или иной формой констатации диалогических отношений, порой вступающей в очевидное противоречие с концепцией в целом.

Обращают на себя внимание следующие слова 3. Фрейда, относящиеся к характеристике целей психоаналитического лечения: «Задачи терапии выступают отныне … [как] выявление вытесненного и вынесение (разрядка моя.—А. К.) определенного решения по его поводу. То, что было вытеснено ранее, может быть либо принято, либо осуждено» (цит. по [4; 82])[2]. В общем контексте строгого детерминизма, который отличает фрейдистский подход к личности, этот фрагмент кажется странным. Ведь как раз сам момент вынесения решения, принятия или осуждения того содержания, которое открылось в ходе аналитической работы, является, безусловно, моментом свободного самоопределения клиента, которое происходит (или не происходит) в ходе общения с психоаналитиком.

Для очень многих клиентов главной проблемой в ситуации консультирования оказывается именно отсутствие диалогической интенции — пассивно-страдательный уход от ответственности в сложной жизненной ситуации (которой, в частности, является и сама ситуация психологического консультирования). Практическая работа с такими людьми ставит перед психологом конкретные психотерапевтические задачи провоцирования, «катализации» диалогической интенции.

То огромное значение, которое придается различными школами психотерапии поведению и чувствам клиента в ситуации общения с консультантом, связано, безусловно, не с профессиональным эгоцентризмом. Наоборот, здесь усматривается несомненный параллелизм между тем, что имеет место в ситуации терапии, и теми чувствами, мыслями и намерениями, которые характеризуют отношение клиента к основным психотравмирующим факторам реальной жизни. Поэтому коллизии, возникающие у клиента с консультантом, являются, как правило, вовсе не случайными. Часто (а именно в этих случаях, когда психолог действительно стремится помогать клиенту, а не себе) эти коллизии интимнейшим образом связаны с главными предпосылками психологической дезадаптации клиента. Поэтому преодоление трудностей (сопротивления, защиты, вытеснении, проекций) во взаимоотношениях с консультантом становится для клиента одновременно и символом и реальным опытом разрешения своих психологических проблем.

Все это делает особо важным соблюдение основных закономерностей диалогического общения, объективно существующих в отношениях между консультантом и клиентом. Чтобы не уподобиться барону Мюнхаузену, вытягивавшему самого себя за волосы, попирая в романтическом кураже «презренные» законы мироустройства, психолог вынужден считаться с тем, что намерения клиента существуют объективно и невозможно, не впадая в насилие, что-либо изменить в жизни человека, в его способе решения своих личных проблем, если это противоречит его намерениям, его действительным желаниям и устремлениям.

Наличие или отсутствие у клиента диалогической интенции в ситуации общения с консультантом есть вещь объективная, не связанная с тем, сознает это консультант или нет. Он сам по себе может быть сколь угодно серьезным и старательным по отношению к клиенту, но если последний не серьезен и внутренне пассивен, а психолог не видит и не учитывает этого в своих действиях, то едва ли такая «работа» будет иметь какой-либо смысл.

Здесь вряд ли стоит ограничивать предмет рассмотрения каким-то специфическим способом или методикой работы со специфическими («несерьезными») клиентами, у которых недостаточно выражена диалогическая интенция и они не вполне включаются в консультационный процесс, хотя, безусловно, общение с такими людьми стимулировало данные исследования. Представляется более правильным говорить о некотором универсальном диалогическом принципе, который в разной форме и степени представлен в различных школах психотерапии и консультирования и который, в случае осознанного применения, несет в себе иммунитет против описанных недоразумений, поскольку побуждает клиента к более открытому и искреннему поведению. Этот принцип можно назвать принципом молчания.
Прежде чем обратиться к его рассмотрению, необходимо сказать несколько слов об особенностях клиники семейного консультирования в сравнении с клиникой невротических расстройств. Ведь психотерапевтические школы и направления разрабатывались главным образом применительно к той или иной клинической группе, что не могло не отложить своего отпечатка на соответствующие психотерапевтические подходы и во многом обусловило их различия по отношению друг к другу.
Для больных неврозами характерна сильная тенденция к вытеснению своей психологической проблематики и поиск помощи в первую очередь в сфере физического самочувствия, поэтому врач-психотерапевт становится для такого больного как бы тем «мостиком», с помощью которого он выбирается из невротического эгоцентризма. Вступая в эмоционально насыщенные взаимоотношения с врачом, он во все большей степени сталкивается со своими собственными внутренними конфликтами, которые в силу явления перенесения (трансфера) проявляются теперь в виде реальных конфликтов с психотерапевтом. Глубина и сила эмоциональной привязанности к врачу становится, таким образом, для больного необходимым условием того, чтобы, преодолевая собственное сопротивление, осознать свои действительные психологические проблемы.

Задача же клиента психологической консультации существенно иная. Даже при наличии у него стойких невротических (да и более серьезных) расстройств его проблема не в том, чтобы признать у себя существование тех или иных психологических трудностей, но в том, чтобы затронуть те из них, которые действительно значимы.

диалогическое общение в психологическом консультировании – предыдущая | следующая – диалогический контакт в психотерапии