Возникновение соматического Я в рамках ранних отношений матери и ребенка

Ребенок в первое время жизни не воспринимает себя отдельно от мате­ри, он не разграничивает внутренний мир и внешний, Я и не-Я. Мать воспри­нимается как часть собственного тела, само тело не имеет ясных границ, ребе­нок не в состоянии воспринимать свои функции иначе как общим и неспеци­фическим образом. Мать и ребенок образуют психосоматическое единство, они живут в диадном симбиозе. Задача этой диады, наряду с питанием и ухо­дом, обеспечивающим функциональное поддержание жизни ребенка, создать постнатальный климат, в котором ребенок под защитой материнской опеки с помощью тесного эмоционального и телесного контакта с ней имеет возмож­ность постепенного восприятия своих потребностей и соматических функций, чтобы таким образом обрести чувство и сознание собственного тела.

Спитц (1955) удачно описал эту ситуацию раннего симбиоза, как «мир первобытной пещеры». Он указывает на то, что ребенок на ранней фазе разви­тия воспринимает себя и мать, олицетворяющую в это время для ребенка ре­альность вообще, в «пещерном модусе восприятия», а именно «первобытной пещерой», в которой весь чувственный опыт аккумулирует одновременно внут­реннее и внешнее восприятие. Пещерный модус ощущений, в котором слива­ются внешний и внутренний мир, образует мост между внешним и внутрен­ним восприятием. Он заключен в межличностную ситуацию матери и ребен­ка, что Спитц описывает следующим образом: «Можно добавить, что это ран­нее интраоральное переживание состоит в том, что ребенок берет в себя грудь, будучи при этом закутан в руки и грудь матери. Взрослый рассматривает это как раздельные переживания. Но для ребенка оно едино и неразделимо, без различий между составляющими частями, так что каждая из этих составляю­щих может представлять собой целостное переживание».

Иными словами, «мир первобытной пещеры» имеет двойной аспект. С одной стороны, он образуется первобытной пещерой собственного рта, но с другой стороны, становится возможным лишь потому, что в форме материнс­ких рук, несущих ребенка, и груди, которую он берет в себя, касается и при­слоняется к ней, образуется внешняя первобытная пещера, в которой рот мо­жет функционировать как центральный орган восприятия. «Мир первобыт­ной пещеры» образует поле чувственного опыта, при исследовании которого ребенок развивает первично заданные функции своего Я. Спитц называет их «матрицей как интроекции, так и проекции», в которой мы можем узнать пер­вично-процессуальную форму тех функций Я, которые позже делают возмож­ной более дифференцированную коммуникацию между внешним и внутрен­ним миром. Ибо она, как показывает Спитц, является также местом «перехода к развитию сознательной целенаправленной активности, возникающей из пас­сивных желаний».

Так он понимает улыбку, которой ребенок на третьем месяце жизни реа­гирует на восприятие человеческого существа, на первую «сознательную реципрокную коммуникацию» (Spitz, 1969). Он утверждает: «Узнавание, акт улыб­ки является безусловно сознательным, направленным, интенциональным ак­том». Реакция улыбки показывает, что «сформировано рудиментарное Я: те­лесное Я, центральная организация управления». Она служит, как он предпо­лагает, «адаптивной функции, самой ранней активностью которой является первая элементарная оценка реальности».

Спитц (1969), ссылаясь на теорию Хартмана (Hartnann. Kris, Loewenstein, 1946), выделяет прежде всего интрапсихический процесс дифференцировки психических структур Я и Оно из первоначально недифференцированной мат­рицы и возникающие между этими инстанциями противоречия. «Противопо­ложностью развития рудиментарного Я является развитие Оно, – утверждает он и следующим образом определяет задачу Я. Это Я направляет отныне сброс энергии из Оно, стимулирует или тормозит, канализирует ее».

С моей точки зрения, здесь справедливо то, что было сказано при ре­зюмировании концепции Шура: одностороннее подчеркивание функциональ­ного аспекта развития Я и выделение оценки реальности и контроля инстин­ктов как центральных функций Я, делающих возможной адаптацию, недо­статочно для описания происходящего. При этом игнорируется аспект иден­тичности ступени развития Я, проявляющийся в реакции улыбки. С моей точки зрения, улыбка ребенка отражает не только происходящую оценку вне­шних аспектов реальности, но и выражает то, что ребенок может восприни­мать в присутствии матери собственное существование, что он обладает чув­ством и сознанием собственной действительности и может выразить ее. Та­ким образом, «акт улыбки» означает, что ребенок может сформировать или интроецировать первую форму границы Я. Он воспользовался «первобыт­ной пещерой», интернализировал внешний телесный контакт с матерью и теперь в состоянии отвечать актом сознательной, направленной, интенциональной реакции на лицо матери, в которой он узнает представителя перво­бытной пещеры.

Лихтенштейн (1964) детально изучил подчеркнутый мной аспект иден­тичности раннего развития Я в отношениях матери и ребенка в своей работе «Роль нарциссизма в возникновении и поддержании первичной идентичнос­ти». Он придерживается мнения, что мать в ситуации раннего симбиоза имеет функцию зеркального отражения на ребенка его потребностей, фантазий и действий, прежде всего на уровне не зрительного, а осязательного и обоня­тельного восприятия. Он утверждает: «What is dimly emerging in this mirror is at least in the beginning, not a primary love object, but the outlines of the child’s own image as reflected by the mother’s unconscious needs in regard to the child»^[1]. Лихтенштейн называет этот образ ребенка, который он встречает в реакциях матери до функционального отделения Я от не-Я, «первичной идентичнос­тью» (primary identity) ребенка. Она обозначает специфичный способ ребенка быть определенным сыном/дочерью этой определенной матери. «Первичная идентичность» в определении Лихтенштейна является чем-то иным, чем са­мовосприятие чувства Я, она образует скорее «рамки отношений», в которых чувство Я может возникнуть в форме «внутреннего восприятия» (Freud, 1917а).

Эти рамки отношений формируются межличностной ситуацией матери и ребенка, в которой ребенок может воспринимать себя самого существую­щим: «The child, while not capable of perceiving the maternal object or of possessing a sense of self or of identity, experiences its existence as reflected by the libidinal cathexis of the mother»^[2] (Lichtenstein, 1964). Лихтенштейн (1961) предполагает, что это архаическое чувство существования, сообщаемое матерью ребенку уже на уровне осязательного и обонятельного контакта, имеет определенную индивидуально-типическую «конфигурацию», определяемую и поведением ма­тери относительно ребенка.

Эту специфическую, уникальную конфигурацию «первичной идентич­ности», воспринимаемую ребенком в зеркале материнского обращения к себе, с моей точки зрения, следует понимать как предшественницу и образец грани­цы телесного Я, постепенно формируемой ребенком в тесном телесном кон­такте с матерью. Тем самым «мир первобытной пещеры», о котором говорил Спитц, представляется не только местом развития функций Я и функциональ­но определенных психических структур, но прежде всего местом первично- процессуального отграничения идентичности Я ребенка, в ходе которого в форме границы Я возникает рамка отношений, делающая возможным раскры­тие функций Я, дифференцирование психических структур и развитие чело­веческой личности.

---