Сверхконтроль и перфекционизм являются, таким образом, проявлением защитного замещающего Я, в то время как скрытая под ним другая структура Я характеризуется стремлением к неограничиваемой протекции, защите, привязанности, неосознаваемом подавленном желании всегда оставаться сосунком, которого “кормят” все окружающие. Самосознание аноректика, таким образом, образовано двумя оппозиционными структурами с диаметрально противоположными характеристиками, в отношении которых отсутствует момент осознания и интеграции, последнее позволяет сделать вывод о “расколотости” целостной интегрированной структуры Я. В то время как Всемогущее Я живет за счет мотивации достижения, автономии и самоконтроля (везде с приставкой “сверх”), Ослабленное Я “подпитывается” за счет поддержки и опеки окружающих, стремится к симбиотическому слиянию и инфантильной безответственности. В дезинтегрированное самосознание оппозиция Мотивов возвращается в форме защитных стратегий и “ложных дилемм”. Либо сильный, способный к самоконтролю и достижению, либо зависимый; если зависимый — значит, подчиняемый и слабый; если женственный — значит, не способный к самоконтролю, подчиняемый; если дающий волю чувствам — значит, женственный; если женственный — значит, подчиняемый и слабый и т.д.

Подобная структура самосознания предполагает расщепление и жесткую дихотомичность образов Я, а следовательно необходимость исключения из сознания одного из полюсов оппозиций — либо потому, что сами оппозиции ложны, либо потому, что, сконструированные таким образом, они действительно подразумевают не сосуществование и интеграцию различных, но необходимых аспектов Я, а расщепление их с последующей репрессией то одних (аффилиация и аутосимпатия, но отсутствие самоуважения), то других (самоуважение, но лишение аутосимпатии). Заглушением голоса одной из структур Я прерывается дальнейшее развитие, сужается спектр личностных проявлений, “иссушается”, лишается витальности, спонтанности и креативности, прячется реальное Я — прячется под маску фальшивого Всемогущего Я, не позволяя ослабленному “детскому” Я избавиться от зависимости через развитие зрелых отношений привязанности и автономии. Складывающиеся в раннем детстве, а потому чрезвычайно устойчивые и даже ригидные, ложные дилеммы, существуют в самосознании в форме взаимоисключающих альтернатив, создают мощное сопротивление саморазвитию и всяким попыткам психологического воздействия, поскольку движение в сторону независимости неизбежно вызывает страх потери привязанности и теперь уже вторично закрепляет зависимость, пищевую в том числе, и т.д., по принципу порочного круга.

Для более глубокого понимания и интерпретации генеза аддиктивного пищевого поведения, на наш взгляд, необходимо обратиться к анализу пищевого поведения как своего рода модели ведущей деятельности, в которой в онтогенезе опредмечиваются базовые потребности младенца, завязываются и поддерживаются первичные эмоциональные связи с другими людьми, усваиваются и интериоризируются первичные механизмы самоконтроля и психологической защиты (Соколова Е.Т., 1991). Метафорическое и символическое значение еды и пищи кажется достаточно очевидным: поддерживать жизнь, связывать эмоционально и телесно, вкушать мир, ощущать вкус мира, впускать в себя, встречать мир (Бахтин М.М., Перле Ф.).

В онтогенезе, как и всякая высшая психическая функция, акт принятия пищи выступает вначале в своей натуральной форме, как функция организма, осуществление которой предполагает другого человека — кормящей матери. В первые дни и месяцы жизни ребенка кормление становится той “ведущей деятельностью”, в которой формируются другие психические процессы и прежде всего — самоотношение как эмоциональная матрица самосознания.

Кормление, его режим, его эмоциональный аккомпанемент выступают для ребенка первичной моделью его взаимоотношений с другими людьми и миром в целом. Кормящая младенца мать может быть высоко сензитивна и эмоционально отзывчива к потребностям ребенка, но может руководствоваться и иными соображениями, например, кормить тогда, когда “это положено”, согласно какой-то “системе” или когда это удобно ей самой, может “затыкать рот ребенку” грудью, когда он беспокоен или плачет совсем по другим причинам, понять которые мать либо не хочет, либо не способна. Ритм кормления, его согласованность с истинным состоянием ребенка (т.е. тогда, когда он сам этого хочет), интериоризируется в базальное доверие собственным потребностям, способности своей инициативой и активностью вызвать соответствующее удовлетворяющее эти потребности поведение значимого Другого. Напротив, навязывая ребенку вопреки его желаниям ритм кормления, мать навязывает ему тем самым и недоверие к себе самому и к окружающему миру, способствует формированию взаимозависимости и внешнего локуса контроля. Кормлением мать может поощрять и наказывать, награждать, баловать, играть, обманывать, замещая кормление соской, игрушкой, лаской. С молоком матери “впитывается” ребенком система значений, опосредующих натуральный процесс поглощения пищи и превращающих его сначала в орудие внешнего, а затем и внутреннего самоконтроля. Сказанное в полной мере относится к генезу таких механизмов психологической защиты как интроекция, замещение, проекция. Более того, ребенок получает в руки мощное средство воздействия на других, прежде всего близких людей, ибо привязывается не только тот, кого питают, но и тот, кто питает. Теперь уже ребенок своим поведением во время кормления может радовать, огорчать, вызывать тревогу, повышенное внимание или материнское отчаяние, т.е. он научается управлять и манипулировать поведением значимого другого.

Известно, что младенцы сосут по-разному — одни пассивно, как бы без аппетита, засыпая на ходу, другие активно, нахально-агрессивно; одни спокойно, не торопясь, другие так, как будто боятся, что грудь отнимут; одни недоедают, другие переедают; одни активно требуют, добиваются, другие пассивно ждут и получают, когда дадут; одни тут же засыпают, насытившись, другие “гулят” и явно склонны, вкусно поев, пообщаться. С психологической точки зрения, процесс поглощения, переваривания и усвоения пищи является обобщенной метафорой взаимоотношений человека с миром. Более того, разнообразные формы невротических симптомов переводимы на язык нарушений пищевого поведения и могут быть выражены в пищевых метафорах усвоения пищи — освобождения от шлаков. Нарушения пищевого поведения, исходя из этой точки зрения рассматриваются нами в качестве соматизированной формы нарушения “диалога” и “контакта” с самим собой и другими людьми. Вместо диалогического отношения к миру формируются насильственно-манипулятивные паттерны общения и образа Я.

Перцептивные искажения – предыдущая | следующая – Манипулятивная структура общения

Особенности личности при пограничных расстройствах и соматических заболеваниях

Консультация психолога при расстройствах пищевого поведения