Все это так, но сегодня важнее ответить на такой вопрос: является ли символическая функция искусства сущностной? Если поначалу существование искусства психологически “оправдывалось” также и его способностью символического выравнивания человека с миром, то сохраняется ли со временем потребность в нем? Является ли т. к. символический момент логически обусловленным? Не является ли он исторически преходящим в структуре генеральных психологических установок на искусство?

При необходимости можно было бы показать, что история теоретического осмысления искусства характеризуется постепенным обострением интереса к названному вопросу, причем это обострение идет параллельно развитию объективно-познавательных возможностей человека. Что касается нынешнего момента, нынешней эпохи триумфального прогресса науки, эпохи “радикальной эволюции” общества, то в целом вопрос предлагается воспринимать как решенный. Именно так, вероятно, и можно расценивать отсутствие серьезного противодействия идее окончательного изживания “символического” значения искусства, которая как у нас, так и за рубежом утверждается в разных вариантах (В нашей литературе утверждение этой идеи осуществляется фактически в русле принижения или даже полного отрицания компенсаторного значения искусства [16, 26-27]. Тем большее позитивное значение обретают те последние работы советских эстетиков, где компенсаторная функция рассматривается в ряду сущностных особенностей художественной деятельности [9, 14]).

Предполагается, что резкое углубление и расширение объективных представлений о мире снимает необходимость сугубо символического (мифологического, как иногда говорят) преодоления “отчужденности мира”, его символического выравнивания с созданием. Как-то, рассуждая о генезисе литературы, Э. Золя сказал: “между тем, что было уже познано, и тем, что еще не было познано, образовалась обширная территория, которую следовало оккупировать. Эту задачу взяла-де на себя литература” [10, 117]… Однако предполагается, что с каждым днем границы этой территории сужаются. Кстати, именно так и выразился американский философ Э. Шлоссберг: “Искусство – это пропасть между тем, и то мы знаем, и тем, о чем мечтаем. Но эта пропасть быстро исчезает по мере быстрого обращения наших мечтаний в точные знания” [26, 69].

Принципиальная ошибочность подобных представлений определяется метафизическим отношением к предмету человеческого познания. Последний не представляет собой неизменную данность, расширяясь и углубляясь по мере расширения и углубления возможностей его постижения. Познаваемое не имеет предела, и здесь было бы уместно говорить об эффекте неуловимого горизонта. Безграничны не только человеческие возможности познания, безгранична и область непознанного. Эти моменты диалектически взаимообусловлены, и именно в этом следует усматривать уроки современной научно-технической революции. С каждым новым завоеванием научно-технического гения встают новые вопросы, о существовании которых мы не догадывались.

Идею “необходимости искусства” английский философ Г. Рид в одноименной статье аргументировал тем, что “объем научных знаний все еще (разрядка наша. – Н. Д.) ограничен” (Хотя, продолжает Г. Рид, “ничто не в силах заставить человеческий ум отказаться от достижений материализма (здесь: рационализма. – Н. Д.), природа космоса, происхождение и смысл человеческой жизни от нас по-прежнему скрыты, а это значит, что на” ука никоим обр азом не вытесняет и не подменяет собой мифологические функции искусства, по-прежнему необходимые, чтобы сломить сопротивление жестокой действительности” [24, 25]). Мы же хотим сказать, что ограниченность этого объема носит ее временный, но констатный характер, что знания не могут быть абсолютными, абсолютна лишь ограниченность их объема. Иными словами, границы “территории” искусства не сужаются; да, они перемещаются “в пространстве”, но расстояние между ними неизбывно, а потому неизбывна, константна психологическая потребность символического выравнивания сознания с отчужденной от него “территорией” непознанного, потребность ее символического освоения.

Константность психологических установок на искусство определяется не только в гносеологическом аспекте, но и в социально-историческом. Если, например, умозрительно расценивать искусство как средоточие лишь социальных процессов, как источник сугубо социальной активизации человека, то и в этом случае должна быть очевидной неизбывность психологической потребности в художественной деятельности. Константность искусства как средства “превращения бессознательного в социальное”, как “установки вперед” обусловлена уже тем, что “недостаточность” действительности принципиально не может быть устранена, что ни одно общество не может оказаться всепоглощающим смыслом жизни. В “Экономически-философских рукописях 1844 г.” К. Маркс писал, что “коммунизм как таковой не есть цель человеческого развития, не есть форма человеческого общества” [2, 598]. В “Немецкой идеологии” сказано, что “коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал… Мы называем коммунизмом действительное движение” [1, 34]. Правда, некоторые историки марксизма употребление слова “коммунизм” в обоих случаях приписывают терминологической небрежности К. Маркса и Ф. Энгельса, имевших-де ввиду то ли “социализм”, то ли “уравнительный коммунизм” и др. [15, 289; 11, 339-340]. Но как бы то ни было, ясно, что исповедуемый основоположниками марксизма диалектический закон отрицания отрицания сам по себе подрывает идею неизменности “установленного состояния” и предполагает бесконечность процесса совершенствования мира…

“Недостаточность” действительности как побудительный психологический стимул художественной деятельности измеряется, однако, не только в плане историко-обществениом, но и в личностно-индивидуальном. Мы опять же имеем в виду не просто компенсацию тех или иных ситуаций, переживаний, нематериальных ценностей, недостающих человеку с точки зрения конкретного социального, этического или эстетического идеала. Мы имеем в виду психологическую потребность личности в максимально возможном расширении индивидуальной практики. или. как мы назвали бы ее, потребность в эффекте лицедейства: стремление посредством художественной игры бесконечно умножать количество исполняемых-переживаемых ролей. Каким бы богатым ни был реальный опыт человека, он стремится к его бесконечному расширению, “ко всей полноте человеческих проявлений жизни” [2, 596]. В основе этой потребности лежит неистребимое желание интенсификации бытия, увеличения ее внутреннего объема. Это – потребность выравнивания человека с человечеством, или потребность собственно катарсиса, понятого Аристотелем как “очищение” партикулярного и его воплощение в “чистую форму” надличностно-метафизического.

Таким образом, избегая повторений, можно заключить, что идея константности искусства подтверждается логически сущностным характером и исторически непреходящим значением целого ряда соответствующих психологических установок.

 

 

 

жизнь – предыдущая | следующая – другой

Бессознательное. Природа. Функции. Методы исследования. Том II

консультация психолога детям, подросткам, взрослым