Институт истории грузинской литературы им. Ш. Руставели АН Груз. ССР, Тбилиси

При изучении того или иного художественного произведения исследователю приходится выявлять составляющие его, хронологически ранее сформировавшиеся элементы; увидеть в “настоящем” контуры “прошлого”. В зависимости от природы изучаемого объекта и точки зрения исследователя подобный анализ может принять резко отличные друг от друга формы.

Для психолога искусства достаточно интересным представляется исследование отражения архаичных норм мышления в художественной литературе, причем выявление своеобразия индивидуального преломления этих норм и их сравнительный анализ позволяет уяснить не только особенности художественного мышления и мировосприятия писателя, но и некоторые существенные стороны динамики литературного процесса.

Известно, что такими методами анализа интересовался еще А. Н. Веселовский, поставивший знак равенства между древнейшим синкретическим обрядом и искусством на основе “психофизического катарсиса”. Идеи Веселовского глубоко разработала О. М. Фрейденберг в книге “Поэтика сюжета и жанра” [3], оказавшей заметное влияние на ряд работ С. М. Эйзенштейна, интересовавшегося тем, как “в его собственном искусстве постоянно оживают древние архитипические ситуации” [2, 67]: “Предмет произведения искусства, – писал с. М. Эйзенштейн, – действенен только тогда, когда… сегодняшний изменчивый сюжетный частный случай по строю своему насажен на колодку, отвечающую закономерности ситуации или положения определенной первобытной нормы общественного поведения” [2,72-73].

Здесь мы попытаемся выяснить некоторые аспекты этой в высшей степени сложной проблемы литературного творчества, исходя из общей теории фундаментальных отношений личности, предложенной профессором А. Е. Шерозия [4] при обобщенном исследовании им единой структуры сознания и бессознательного психического на новой концептуальной основе психологии установки (школа Д. Н. Узнадзе). Ибо фундаментальные отношения личности, как и отношения сознания и бессознательного психического, о которых в данной теории идет речь, включают в себя не только отношения личности к самой себе и к “суперличности”, но и к “другому” – и как субъекту, себе подобному (“собственно другому”), другой личности, и как объекту, природе, противоположной и чуждой ей реальности (“вообще другому”, иному), одновременно [4, 475-502].

Выделяя из этих отношений отношения личности к “другому”, прежде всего мы выделяем их как непосредственную основу искусства, унаследовавшего инфлюативную функцию речи, функцию воздействия на “другого”. В искусстве в полной мере проявляются отношения этого рода – отношения личности к “другому”, довольно легко абстрагируясь, при их концептуализации, от остальных ее фундаментальных отношений, также существенно и весьма непосредственным образом принимающих участие в художественном творчестве.

Дело в том, что “другой” в нашем понимании, как и в понимании исходной для нас теории, – это противоположность личности, и как таковой, он всегда несет в себе смерть. Это – наиболее важный, с нашей точки зрения, аспект отношения личности к “другому” и как к “другой личности”, и как к “природе” – отношение к ним как к смерти.

Другой как “другая личность” и “другой” как “природа” находятся в тесной взаимосвязи в первобытном сознании. Слитность членов оппозиции “смерть-жизнь” подразумевает в нем слитность индивида и божества (обладающих свойством регенерации), индивида и коллектива, других личностей. Поэтому мы и считаем отношение личности к “другому” как к смерти отношением всеобъемлющим.

В первобытном обществе личность еще не выделяется из коллектива. Слаборазвитое сознание обуславливает нерасчлененность восприятия мира и его частей. “Я” и “другой” нераздельны и тождественны. Человек отождествляет себя с любым предметом или существом, переносит свойства одного из них на другого, метафоризирует мир. Нерасчлененно воспринимаются и явления, происходящие в окружающей действительности – смерть неотделима от жизни. “Три наших понятия – “смерть”, “жизнь”, “снова смерть” – для первобытного сознания являются единым взаимно пронизанным образом” [3, 67]. Слитность субъекта и объекта, “я” и “другого” (и как общества, других личностей, и как природы) – одна из существенных черт этого сознания, оно не знает различия между ними в этом отношении.

Анализируя с этой точки зрения произведения искусства, в частности художественной литературы, весьма удобно, как нам кажется, выделять в ней несущественно характеризующие героев различные ситуации, воплощенные в них, и эпизоды их смерти, существенно их характеризующие.

Несущественно характеризующие героев ситуации лежат на поверхности художественных произведений и легко анализируемы. Их характер обычно диктуется наиболее общими закономерностями современной писателю жизни. Они показывают преимущественно отношения внутри изображаемого в произведении мира – героя-личности с другими героями-личностями. Степень развития в художественном произведении находится в зависимости от того, насколько сильно нарушена слитность конкретных отношений, связывающих личность и “другого” в первобытном сознании (мужчина-женщина, родители-дети, старое-новое и т. д.), причем расчленение этих оппозиционных пар осуществляют именно “другие”. Тем самым создается основной конфликт, сюжетное ядро произведения. Острота разобщенности некогда тесно связанных между собой членов подобных оппозиций исторически возрастает, и если Шекспир одной из героинь “Короля Лира” вывел Корделию, то для Бальзака такая возможность была исключена (в “Отце Горию”).

 

 

потребность – предыдущая | следующая – смерть

Бессознательное. Природа. Функции. Методы исследования. Том II

консультация психолога детям, подросткам, взрослым