Анна: психосоматическое заболевание как саморазрушительная защита интернализованного запрета идентичности

Пациентка Анна, студентка 26 лет, обратилась в связи с тяжелыми деп­рессиями и утратой работоспособности. За полгода до этого брат, моложе ее на 3 года, покончил с собой вскоре после ухода из родительского дома. Ее собственные суицидные тенденции, периодически возникавшие с 14-летнего возраста (с этого времени она постоянно держала при себе веревку, на кото­рой могла бы повеситься), все более нарастали. Она испытывала постоянную тревогу и бредоподобное чувство вины перед семьей, которую покинула с на­чалом обучения. С уходом из родительского дома резко обозначились и ее со­матические симптомы.

Они проявлялись в виде вегетодистонии, выраженной физической сла­бости. Усиливалась близорукость, без контактных линз она выглядела слепой; усилилась дискоординация моторики. С раннего детства она часто спотыка­лась, ушибы часто сопровождались переломами. Движения были неуравнове­шенными, иногда гротескно искаженными. Тщательные обследования невро­патологов не обнаруживали органических дефектов. Походка выглядела то танцующим парением, при котором она почти не касалась земли, то тяжелым топотом, как будто она несла на себе груз в три центнера. Неуверенность по­ходки и близорукость часто делали ее беспомощной на улице, увеличивая опас­ность несчастного случая.

Один из них предшествовал началу лечения. На первую беседу она яви­лась, прихрамывая. Интернист посоветовал ей спортивные упражнения в свя­зи с сосудистой слабостью; первая же попытка завершилась серьезным выви­хом. Через полгода после начала терапии она сломала себе ногу на танцах.

Пациентка выросла в маленьком городе, второй в семье с четырьмя деть­ми. Отец был служащим, инвалидом войны, постоянно страдавшим от послед­ствий ранений. Он терроризировал семью требованиями достижения соци­ального успеха и внимания к состоянию своего здоровья. Когда через год пос­ле начала терапии он перенес инсульт, сопровождавшийся гемипарезом, па­циентка реагировала сильным чувством вины, желанием и одновременно стра­хом смерти.

Мать пациентки страдала сильными депрессиями, которые скрывала за фасадом непрерывного самопожертвования во имя семьи. Ее брак был вы­нужденным решением, поскольку человек, с которым она до этого была обру­чена и которого очень любила, погиб на фронте. Она страдала язвенной бо­лезнью желудка. Пациентка полагала, что рождением пятерых детей мать стре­милась заместить потерю первого жениха. Поэтому же она более всего посвя­тила себя первому сыну, который был на 3 года моложе пациентки, рос болез­ненным и нуждался в уходе. Привилегированное положение старшего сына вызывало ревность отца пациентки. Вскоре после ухода из родительского дома в связи с началом обучения в высшей школе, этот сын покончил с собой в возрасте 20 лет.

Мать сама была покинутым ребенком. Ее отец умер, когда ей было 5 лет. Она выросла за границей у своей бабушки и тетки, поскольку у ее матери были другие интересы, прежде всего религиозные. Мать пациентки прилагала боль­шие усилия по укреплению семьи, но отец был для нее тягостной помехой. Она очень приветствовала служебное перемещение отца, в связи с которым в течение трех лет (с грех до шести лет пациентки) он мог быть дома лишь в выходные дни, поскольку тогда «дети принадлежали ей полностью».

В воспитании детей господствовала враждебность ко всему плотскому, оно было пронизано религиозно мотивированным страхом телесного и сексу­ального. Нежностей не было, сексуальность предавалась анафеме, агрессив­ное поведение детей наказывалось отцом побоями, а матерью депрессивным дистанцированием. Семья принадлежала к религиозной секте, лозунги кото­рой неукоснительно соблюдались в повседневной жизни. Любое проявление спонтанности считалось опасным, каждое прегрешение против правил, навя­зываемых семье отцом, считалось аморальным проступком. Индивидуальная активность запрещалась. Семья в целом была изолирована. Позволялись лишь контакты в рамках религиозной секты.

Детям не позволялось покидать сад родительского дома. Им нельзя было общаться с другими детьми или соседями, которых родители не могли контро­лировать. Отношения между детьми также были строго регламентированы. Пациентка, считавшаяся самой толковой, по наказу родителей помогала бра­тьям делать уроки, за что они должны были платить ей из своих карманных денег. Отступления от разного рода предписаний и ограничений, уход из дома без разрешения, споры и драки наказывались отцом побоями. Мать тревожно старалась избегать всякого конфликта с отцом. Ее боязливое отношение к отцу отдаляло от него и детей. С другой стороны, она доносила ему обо всех про­ступках, за чем следовали наказания.

Эмоционального внимания дети удостаивались, лишь когда болели и должны были оставаться в постели. Мать тогда постоянно заботилась о них, ухаживала, забывая о других детях. И отец, постоянно требовавший считаться с его болезнями, выказывал заболевшим детям неожиданное дружелюбие. Он посещал их в больнице, приносил подарки. Болезни и уход за больными зани­мали в семейной группе центральное положение, они представляли собой един­ственный уровень, на котором была разрешена эмоциональная коммуникация. При этом было особенно важно, чтобы болезнь была подтверждена врачом, потому что именно это оправдывало интенсивный уход. Мать, не способная к спонтанной эффективной коммуникации с детьми (она боялась предпочесть таким образом кого-то из них в ущерб другим и нарушить предписание повер­хностной справедливости), особое значение придавала правильному медицин­скому уходу и постоянному наблюдению, возлагавшемуся на отпрысков.

В семье пациентка считалась общительным ребенком. Она компенсиро­вала жесткие ограничения двигательной свободы и выражения агрессии по­ощрявшейся родителями интеллектуальной деятельностью. Она очень хоро­шо училась и находила особенное удовольствие в решении сложных задач и изучении языков. Благодаря интересу к музыке (она играла на флейте) ею было отвоевана своя комната, дававшая возможность большей свободы движения. Это, впрочем, вызвало у нее сильное чувство вины, поскольку потребность в собственности в семье табуизировалась. Она компенсировала чувство вины, как говорила позже, тем, что играла роль семейного клоуна и посредника, за которой скрывала свою тревогу и депрессии, к которым никто в семье не от­носился с пониманием.

В школе она, как всегда лучшая ученица, была изолирована от однокласс­ников, в чем родители не видели проблемы. Когда во время экскурсии она впервые удалилась от родительского дома, это вызвало у нее сильный страх, и она судорожно старалась не потерять контакт с соучениками. Выход из-под контроля родителей на время экскурсии вызвал у нее чувство вины, после это­го она заболела тяжелым бронхитом. Чтобы не потерять связь с классом, она преждевременно прекратила соблюдать постельный режим, в результате чрез­мерного приема медикаментов у нее развилась выраженная слабость сердеч­ной деятельности, и она вынуждена была вернуться домой, где нашла участие и заботу семьи, но также была подвергнута дополнительным запретам. Те­перь она должна была избегать переутомления, и ей запрещалось выходить из дома.

Отделение от жестких норм родительского дома с началом обучения в университете привело к нарастанию суицидных тенденций. С самого начала обучения она испытала сильное разочарование. У нее было настойчивое же­лание разобраться с религиозными представлениями, определявшими ее дет­ство и юность; она чувствовала, что ее преподавателей не интересовали эти ее личные проблемы. Она воспринимала это как отвергание и запрет соединять личные потребности с обучением. Впоследствии она училась автоматически, выполняя все, что предписывала программа обучения. При этом она считала необходимым быстро закончить учебу, чтобы не быть в тягость семье, которая в то время жила уже на пенсию отца. С другой стороны, предстоящее оконча­ние учебы и уход из университета вызывали у нее сильную неосознаваемую тревогу. Несмотря на отличные отметки, она испытывала неудовлетворенность. Она чувствовала, что будущая профессия ее совершенно не интересует, в то же время не чувствовала в себе сил сменить специальность. Она упрекала себя, мучилась чувством вины перед семьей, что резко усиливалось в период сес­сий. С одной стороны, она чувствовала постоянное переутомление, с другой – не могла принять свои автоматически и отчужденно приобретенные успехи в учебе. Состояние пациентки ухудшилось после инсульта отца и последовав­шего спустя полгода после этого самоубийства брата. Усилились суицидные тенденции, депрессии, снизилась работоспособность.

Пациентка в терапевтической группе – предыдущая | следующая – Семейная группа пациентки

Психосоматическая терапия. Оглавление