.jpg)
.jpg)
.jpg)
В терапевтической группе пациентка с самого начала вызвала резко амбивалентную реакцию окружающих. Ее мрачная внешность и маскообразная ригидность воспринимались как что-то неприятное и угрожающее, с другой же стороны, она вызывала сильный интерес к своей личности и проблемам, что, однако, наталкивалось на непробиваемую защиту с ее стороны. Она постоянно усаживалась рядом с психотерапевтом, надеясь на защиту от нападок группы, которых она опасалась. В поведении упрямое и упрекающее молчание чередовалось с однообразными монологами, в которых с почти оргастическими эмоциями группе преподносилась история ее жизни с потрясающими описаниями дурного обращения с ней и испытываемых ею страхов. Она рассказывала также о приступах физической слабости, испытываемых во время работы секретарем, об унижениях и зависимости, из-за которых она возненавидела свою работу. Вне зависимости от того, какой была реакция группы: безразличие, ужас, завороженность, участие или критика, – она была не в состоянии увидеть в ней что-либо, кроме непонимания и отвергания. Внешний защитный фасад безразличия делал ее недосягаемой. В обсуждении проблем и трудностей других членов группы она не принимала никакого участия.
Попытки группы понять ее чувства и найти причины ее переживаний и поведения она считала абсолютно неадекватными. Все, что говорилось, было ей уже известно и давно отвергнуто как недостаточное. Она была не способна как показать свои чувства, так и отозваться на чувства других. Когда на это обращали ее внимание, она выглядела оскорбленной, разочарованной и обиженной. С одной стороны, она требовала конкретных советов, как ей вести себя, и реальной поддержки, с другой – оказывала упорное сопротивление всем попыткам группы что-то понять в ее хаотичной жизненной ситуации и внести в нее какой-то порядок; она знала все лучше других и всегда могла обосновать, почему предложения группы невозможно реализовать.
При этом отношения с дочерью играли центральную роль. Всегда, когда группа занималась анализом ее трудностей и пыталась говорить с ней, она заговаривала о симптомах и поведении дочери. Она упрекала себя и мазохистически сетовала о напрасных попытках стать хорошей матерью.
Организм дочери она воспринимала как расширение своего собственного, который сама не любила. Она испытывала отвращение к голоду ребенка, у которого вследствие сильной оральной фрустрации развилась гиперфагия, и находила особенно отвратительным, когда дочь ела сладости. Пациентка имела отношения положительного переноса со своим прежним психотерапевтом, поскольку в родительской группе не чувствовала ничего угрожающего, а с новым психотерапевтом воспроизводила деструктивную динамику своих симбиотических отношений с матерью. Своим поведением она постоянно проверяла, можно ли положиться на участие и поддержку нового психотерапевта.
Таким образом, с помощью разделения терапевтической ситуации и возникшей благодаря этому дифференцировке симбиотического переноса удалось создать для пациентки атмосферу, в которой она не чувствовала для себя угрозу и могла принимать помощь в разрешении конфликта своей идентичности. Это существенно облегчалось тем обстоятельством, что психотерапевт вела одновременно маленькую дочь пациентки и тем самым могла прямо войти в репродуцированный симбиоз пациентки.
В силу того, что пациентка в терапевтической группе представляла симбиотические отношения с ребенком в целом как патологический симптом и тем самым скрывала положительные аспекты этого отношения из неосознаваемого страха, что группа ей не поверит и из ревности разрушит эту часть ее жизни, удалось провести коррекцию ее отношений с дочерью. Пациентка впервые была в состоянии разрешить своей дочери собственные потребности и притязания. Неосознаваемая динамика ее расщепленного переноса нашла, однако, свое выражение в том, что она относила постепенно проявлявшийся успех лечения за счет прежнего психотерапевта, с которой у нее сохранялись хорошие отношения, в то время как с новым она реактивировала деструктивно-агрессивные отношения с матерью.
История болезни Ютты и краткое описание ее терапии могут, с моей точки зрения, показать психодинамику нарциссического дефицита, лежащего в основе психосоматического заболевания. В особенности отчетливо выступает деструктивная динамика семейной группы, в которой пациентке была отведена роль прокаженной и катализатора агрессии. Отвергаемая матерью и зафиксированная бессознательным соперничеством между родителями, она становится носителем неосознаваемых деструктивных напряжений в семейной группе. Вся семейная группа подыгрывает ее психосоматическим реакциям – обстоятельство, которое отчетливо выступает в связи с ее энурезом и менструациями. Потребность в отграничении и собственной идентичности подавляется и после отделения от семьи. В конце концов, она прячется в симбиоз со своей дочерью, в котором одновременно отреагирует и скрывает свое симптоматическое поведение.
Оба примера: пациентка Беата, живущая в 48 лет в симбиотической зависимости от матери в родительской квартире, и пациентка Ютта, воспроизводящая патогенный симбиоз собственного детства в отношениях с дочерью, – демонстрируют значение ранних отношений матери и ребенка для генеза нарциссического дефицита, который ответствен, по моему опыту, за деструктивную динамику психосоматического процесса. В обоих случаях выступает также патогенная динамика семейной группы, в которой патогенный симбиоз имеет важную функцию поддержания лабильного равновесия семьи, которому постоянно угрожают бессознательные конфликты «здоровых» ее членов.
Обе пациентки – носители симптомов – выражают страх идентичности и бессознательный ее запрет семейной группой. Деструктивную динамику, которую запускает такой интернализованный запрет идентичности, как только носитель болезни пытается высвободиться из симбиотически застывшей первичной группы, иллюстрирует следующий пример пациентки, психосоматическое заболевание которой позволяет увидеть тесную связь с суицидальной динамикой и субпсихотическим пограничным синдромом.
Углубляющаяся симптоматика пациентки – предыдущая | следующая – Анна: саморазрушительная защита