Т.В. Черниговская

Санкт-Петербург, Россия

В последние годы исследование языковой способности детей с так называемыми специфическими языковыми расстройствами является одним из серьёзных направлений экспериментальной лингвистики и ряда ещё недавно довольно отдалённых областей, в частности, генетики. Такой интерес возник в связи с дискуссиями об организации ментального лексикона с одной стороны, и в связи с накапливающимися немногочисленными, но чрезвычайно ценными данными о генетической аномалии, вызывающей нарушения языковой системы.

Серьёзные и часто непримиримые и даже нарастающие дискуссии ведутся по вопросу о том, является ли языковая способность человека врож­дённой и нейрофизиологически отдельной от других когнитивных функций, а стало быть, о вероятности организации мозга по принципу модулярности, а также о манифестациях нейрофизиологических механизмов в языках разных типов (см., например, Bichakjian et at., 2000; Deacon, 1997: Fodor, 2001; Jackendoff, 2002; Loritz. 2002; Paradis, 2001; etc.)

Общеизвестно, что школа Хомского и Пинкера постулирует врожденность языковой способности, так называемого LAD (Language Acquisition Device). В отличие от этого, последователи Скиннера в психологии и коннекционисты в лингвистике считают главным фактором языкового поведения научение. Согласно бихевиоризму, как известно, ребенок – это tabula rasa, постепенно заполняемая разными схемами поведения, в том числе и вербального, согласно принципу “стимул-реакция”.

В книге “Foundations of Language. Brain, Meaning, Grammar, Evolution” Джекендофф (Jackendoff, 2002) обсуждает идею ментальной грамматики, постулируя, по сути дела, идею врожденных знаний вообще: ментальная грамматика представляет собой набор неосознаваемых грамматических правил, равно как и правил, позволяющих формировать жизненный опыт в целом, а не только усваивать язык. То есть всё это – некое пре-знание, интуитивное, имплицитное знание, грамматика мышления вообще, являющаяся базой и для языка – в первую очередь, и для невербального познания мира и конструирования картины, более или менее изоморфной окружающему человека и доступному ему миру. Споры о том, покрывается ли грамматикой мышления и специфически языковые универсалии, не утихают. Ясно, конечно, что конструировать некоторую “объективную” картину мира могут и другие существа (иначе они не могли бы выжить), и в этом смысле – у нас и у них есть некая “грамматика мышления”, базирующаяся на закрепленных в геноме механизмах, но, по всей видимости, всё же разная и пригодная для описания своего мира.

Идея попытки построения некой универсальной грамматики приходила в голову многим и до Хомского, но именно он разрабатывает её последова­тельно, тщательно и продуктивно. Генеративисты, в конечном счёте, утверж­дают, что мозг – это биологический компьютер, функционирующий на основе виртуальных сетей с ” картами”, отражающими, вероятно, генетически закреп­лённые универсальные языковые правила, которые актуализируются с помощью конкретного национального языка, слышимого ребёнком (см. например, Pinker, 1991: Pinker, Bloom, 1990: Bloom, 2002). Система эта подчиняется определённым принципам и параметрам, изложенным в ряде работ Хомского. Словарь, согласно этим теориям, формируется за счёт научения, а синтаксис развивается в процессе созревания мозга, но на основе “врождённой грамма­тики с её символическими правилами”. С другой стороны, коннекциониеты в разных вариантах в итоге сводят всё к так называемому единому механизму, когда основой всех языковых процедур является ассоциативная память.

Таким образом, мы сталкиваемся с оппозицией школ, сводимой к схеме детерминизм (= врожденность языка) против “хаоса” или идей научения на основе частотностей, прогноза и предсказуемости. По Пинкеру эволюция сделала рывок, приведший к обретению мозгом способности к цифровому вычислению, использованию рекурсивных правил и ментальных репрезен­таций, таким образом приведя к созданию основы для мышления и языка в человеческом смысле. Далее языковая способность привела и к формированию арифметического кода как базы математики. В основе всего этого, утверждает сейчас известная часть научного сообщества, лежит мутация, приведшая к возникновению “гена языка”, а стало быть, к выделению человека как вида (Crow, 2000; Andrew, 2002).

Отметим некоторые основные положения, более или менее установлен­ные к настоящему времени.

Критический возраст усвоения языка детьми хотя и противоречиво датируется, но существует: “условия игры” таковы, что если во-время не поместить ребёнка в языковую среду, то развёртывание и формирование необходимых алгоритмов не происходит. Пластичность мозга – в первую очередь именно для высших кортикальных функций – ухудшается после 7 лет. Причём, похоже, прежде всего – для речи.

зрительные образы – предыдущая | следующая – речевые нарушения

А. Р. Лурия и психология XXI века. Содержание