Удо: психосоматическое заболевание как реакция на архаическую диффузность идентичности

Пациент Удо, студент факультета психологии в возрасте 21 года, обра­тился к психотерапевту после того, как за три месяца до этого уехал из роди­тельского дома, начав учебу в университете. Он страдал болезненным гной­ничковым поражением кожи, уродовавшим его инфантильное, женственное лицо и кожу всей верхней половины тела. Он жаловался на полную потерю работоспособности, снижение сосредоточенности, депрессию, чувство непол­ноценности и страх общения, исключавший для него сексуальные контакты. После первого полового сношения в возрасте 19 лет развилось воспаление мочевыводящих путей, оказавшееся резистентным к терапии. С пубертатного периода он страдал хроническими запорами, впервые появившимися после тонзиллэктомии. В возрасте 6 лет диагностирована мягкая форма детского паралича, в это же время падение послужило причиной легкого сколиоза.

Он вырос в семье среднего достатка четвертым из пяти детей: две сест­ры, старший и младший братья, появлявшиеся на свет почти ежегодно. Отец – ведущий инженер большого промышленного предприятия, выходец из бед­ной семьи. Пациент описывал его как чрезмерно ориентированного на соци­альный успех трудоголика-одиночку, семейного деспота. Он занимался преж­де всего внешними вешами, своей карьерой, строительством собственною дома, финансирование которого делало необходимой жесткую программу эко­номии на протяжении многих лет, уходом за садом, в котором он в свободное время непрерывно «копался». От детей он требовал прежде всего послуша­ния, порядка и чистоты, большое значение придавая соблюдению внешних приличий и скромности. Более всего он требовал постоянной благодарности за свои усилия. Чувства он не мог ни принять всерьез, ни выразить; к эмоцио­нальным потребностям относился по большей части цинично. Нежности он позволял себе лишь изредка по отношению к дочерям. От сыновей же требо­вал твердости и мужественности, всегда при этом подчеркивая, что они ему «не приятели». Он страдал «чувствительным желудком» после язвы и строго придерживался диеты.

Пациент описывал мать как образец бескорыстия и самопожертвования. В противоположность отцу, она не была обидчивой и злопамятной. Она играла роль своего рода буфера между отцом и детьми. Ее попытки примирения были, однако, по большей части безуспешны. Она ничего не могла возразить отцу, которому боязливо повиновалась, и поэтому «в решающих ситуациях» никогда не становилась на сторону детей. Терпеливо страдая, она пыталась по возмож­ности избегать агрессивных конфликтов. Отношение ее к детям характеризова­ла преимущественно внешняя забота, эмоционально же она была весьма ригид­ной. Она не испытывала эмоциональной привязанности ни к одному из детей, изматывая себя домашним хозяйством и непрерывным наведением порядка и чистоты. Контакт с детьми состоял прежде всего из дрессировки чистоплотнос­ти, пронизанной сильным страхом сексуальности. Все сексуальное и телесно «грязное» было для нее неприемлемо, она избегала всяких разговоров об этом. Пациент никогда не видел своих родителей и сестер в нижнем белье.

Семейная группа в целом была чрезвычайно изолирована. У отца не было друзей, отношения с родственниками были напряженными и формальными. По отношению к внешнему миру господствовала гиперадаптация. Перед со­седями следовало прежде всего демонстрировать предельно корректное пове­дение, предотвращавшее возможные конфликты. Посещений, в том числе со­седских детей, отец не допускал. Он хотел, как говорил пациент, «чтобы его не беспокоили хотя бы в собственных четырех стенах». Климат семейной группы определялся жесткими правилами и требованиями уважения к старшим, чистоты и порядка. Даже мелкие провинности, как, например, разбить чашку, наказывались отцом побоями, причем он, по словам пациента, доводил себя до приступов ярости. Мать, страдавшая от любого проявления агрессии, нака­зывала детей эмоционально холодным обращением и запирала их в случаях непослушания или шалостей. В целом эмоциональная коммуникация была скудной. Были постоянные конфликты с отцом, который всегда был недово­лен поведением детей, делая кого-нибудь из них козлом отпущения и упрекая его в неудачах, неблагодарности или неспособности.

У всех детей позднее отмечалась какая-то симптоматика. У старших сес­тер развивались психосоматические или психотические реакции. Оба брата пациента демонстрировали асоциальное поведение, употребляли наркотики, зарабатывая на жизнь наркобизнесом и сутенерством. Старший брат уже в возрасте 9 лет пытался разными способами покинуть родительский дом. При­воды в полицию и штрафы оставляли его безразличным. В 15 лет он стал ал­коголиком и вступал в шумные ссоры с отцом, что со страхом воспринима­лось остальными членами семьи. Мать уходила от скандалов бегством в до­машнюю работу. Когда оба брата пациента покинули родительский дом, что­бы играть в музыкальном ансамбле, у нее были депрессии, психосоматичес­кие приступы слабости, угрозы самоубийства.

Пациент реагировал на деструктивный климат семейной группы отчет­ливым замедлением развития. Он часто болел, за ним ухаживали мать и стар­шая сестра, бравшая на себя материнские функции. Он чувствовал себя не­полноценным по сравнению с товарищами по играм. Соперничества с брать­ями он избегал, оставаясь в основном дома, где играл в одиночестве.

Его отношение к отцу определялось боязливым восхищением. Покорно­стью он пытался завоевать поощрение отца, соперничая с сестрами, более успешными в этом. Позже он стал любимчиком отца, который, однако, на­смешливо относился к его пассивности и потребности в нежностях.

Вялотекущее саморазрушение – предыдущая | следующая – Страх сексуальности

Психосоматическая терапия. Оглавление