Тхостов А. Ш., Сурнов К. Г.
(Продолжение)
То, что в ходе социализации и индивидуации интериоризироваться может не только модель исполнения, реализации определенной функции, но и модель ее торможения, и есть психологический механизм диссоциативных и конверсионных расстройств. Сущность конверсионной патологии заключается в отказе/поломке управления этими функциями. Нарушения движений в случае астазии-абазии, мутизм, нарушение пищеварительных и выделительных функций и пр. происходят не на анатомическом или физиологическом уровне, а именно как нарушение регуляции, смещение зоны контроля. “Культурность” функции предполагает овладение ею и включение ее в контур произвольной регуляции в соответствии с правилами, не совпадающими с требованиями природы. Произвольные и непроизвольные функции в отношении прозрачности к ним их телесного механизма, сходны только внешне. В условиях нормального функционирования непроизвольные функции прозрачны для субъекта первично, они только еще могут стать непрозрачными при овладении ими. “Прозрачность” (постпроизвольность) произвольных функций вторична, они уже стали прозрачными после освоения, но свернутая внутри них возможность снова стать объектными, утратив управляемость, легко демонстрирует себя в сложных ситуациях [14 и др.]. Культурное происхождение такого рода расстройств не сводится только к условиям их формирования. Еще один источник патологии заключен в том, что сама система их социокультурной регламентации может быть крайне противоречива, соответствовать тому, что школой Пало-Альто описывается как “double-bind” – система взаимоисключающих требований. Это демонстративно проявляется в отношении потребностей, особенно жестко регламентируемых культурой, например, сексуальности. Одна из наиболее фундаментальных человеческих потребностей с самых ранних периодов истории регулируется на законодательном уровне, с жесткой, но при этом крайне противоречивой системой запретов, в отношении нарушения которых формируются даже особые “правила нарушения”. Неудивительно, что сексуальные расстройства относятся к числу наиболее распространенных [8].
Особый вид “культурной патологии” – различные формы деперсонализации, связанные с нарушениями формирования в онтогенезе субъект-объектного членения. Психологический механизм этого вида психической патологии связан с дефицитарностью или нарушениями прохождения этапа “нормального отчуждения” при освоении произвольной регуляции, требующей участия особой психической функции “самоидентификации”. Положение Ж. Пиаже о том, что появление эгоцентрической речи связано с трудностями операциональной стороны деятельности ребенка, можно дополнить гипотезой о необходимости нормального самоотчуждения, первичной экстериоризации “Я” с последующей новой интериоризацией и созданием зрелой идентичности. Иными словами, и здесь адекватная идентификация есть продукт интериоризации ранее экстериоризированного, она формируется в процессе поэтапного формирования способности к произвольной регуляции. Это тот же этап эгоцентрической речи, когда ребенок говорит о себе в третьем лице, что подтверждается относительно поздним формированием в языке личного местоимения первого лица и отсутствием феноменов отчуждения у детей младшего возраста и представителей архаических культур. Постоянное усилие имеет принципиальное значение не только в генетическом плане, для формирования высших форм психической деятельности, но и для нормального функционирования человека.
Здесь культура создает еще одну ловушку, еще один побочный источник возможной патологии. С одной стороны, любая технология, создаваемая культурой, направлена на экономию усилия, на снижение напряжения, облегчение жизни. Как ни странно, прогресс часто имеет своей целью регресс, любые орудия, от палки до машин и компьютеров, призваны облегчить или сэкономить усилия, создать рычаг, модифицировать несовершенное тело, добиваясь результатов, недостижимых в естественных условиях. Бессмысленно отрицать, что человек никогда не сможет обогнать гоночный автомобиль, не сможет летать, если не будет использовать летательные аппараты, а компьютер безмерно расширяет ограниченные возможности его интеллекта, памяти и пр. Конечно, человек – субъект и протагонист прогресса; его главный деятель и движущая сила. Но с другой стороны, человек постоянно рискует стать жертвой такого прогресса, на индивидуально-психологическом уровне оборачивающегося регрессом. Автомобиль приводит к ожирению, а слишком раннее пользование калькулятором не дает возможности сформироваться навыкам арифметических операций. Перекосы и дисгармонии процесса социализации, затрудняющие и даже полностью блокирующие гармоничное развитие личности, возрастают с ускорением внедрения технических и социальных инноваций в повседневную жизнь миллиардов людей. “Невыносимая легкость бытия”, обеспечиваемая современными технологиями удовлетворения потребностей, актуально и потенциально чревата серьезными отрицательными последствиями для всего процесса культурно-исторического развития. Еще несколько тысяч безответственно внедренных в жизнь социума “безусловно полезных” технологий, и личностно развиваться будет не для чего. Да и некому. Или почти некому. Лечение любого симптома любой болезни “одной таблеткой” без осознания подлинных причин болезни, удовлетворение любой потребности нажатием “одной кнопки” и любой способ вынимания “рыбки из пруда” без труда, без личного усилия, без осознания смысла совершаемого действия вредит здоровью личности, а, в конечном счете, и здоровью тела. Стремление к максимальному облегчению с помощью технических и организационных средств абсолютно всех аспектов жизнедеятельности как основной цели прогресса таит в себе большую психологическую и социальную опасность. Слишком легкий мир – основа постепенного распространения расстройств, относимых нами к группе “культурной патологии”. Технологическая переразвитость, кажущаяся легкость удовлетворения любых потребностей маскирует собой грозную перспективу массовой актуализации “нормальных психических расстройств”, личностной недоразвитости, а может быть, и деградации лучших человеческих ресурсов. Мир без целеустремленного усилия конкретной личности к самосовершенствованию – это сон, обморок, смерть, остановка самого существенного направления и цели прогресса.
Человек достаточно давно вступил на этот путь, но в последнее время количество побочных эффектов данного выбора резко увеличилось. Вакуум усилия, или если говорить на феноменологическом языке, вакуум самого существования субъекта в современном мире толкает его к искусственной стимуляции, к ситуации, в которой он обретает плотность бытия: это особые, часто патологические формы рискованного поведения, недалеко от него отстоящие экстремальные виды спорта, трансгрессионные или криминализированные формы поведения. В общем направлении цивилизации к виртуальному индивидуальному регрессу есть еще одна специфическая ловушка: сама по себе возможность знаково-символического опосредствования как механизма произвольной регуляции и удовлетворения потребностей. Здесь патологией становится следствие побочного эффекта культуры. Знаково-символическое опосредствование – универсальный инструмент, осваиваемый в онтогенезе, дает возможность овладеть своим поведением через овладение управляющими им стимулами. Это идея, заимствованная у Гегеля, была призвана объяснить возможность влияния на реальное поведение нематериального субстрата воли [6]. Поскольку неясно, каким образом можно “прикрепить” волю к материальному действию, ибо они находятся в разных пластах, была использована метафора “хитрости” разума, не вмешивающегося в действия природных сил, но сополагающего их в последовательности, отвечающей желанию субъекта, без нарушения природных законов. Например, существование самолета ни в коей мере не нарушает ни одного закона природы, но в природе самолетов не бывает, а его изобретение позволяет человеку совершать действие, не совместимое с его природой – летать. Но как бы там ни было, идея знаково-символического опосредствования действительно раскрывает специфическую функцию культуры – ослабления усилия. Более того, она отражает еще одну, очень важную ее функцию, а именно, возможность знаково-символического удовлетворения потребностей, перенесения действия в символический пласт. Удвоение мира за счет создания знаково-символического пространства, пространства культуры позволяет расширить возможности человека: помимо прямого действия становится возможным действие символическое. Человек, читая книгу, смотря спектакль, картину, слушая музыку, может испытывать почти те же чувства, которые он мог бы испытать, став фактическим героем этих произведений. Расширяя возможное пространство жизни (человек никогда не сможет испытать таких событий, за которыми он сможет понаблюдать по телевизору, в кино или театре), культура одновременно и облегчает реализацию многих потребностей, приближая момент удовлетворения, но и лишая деятельность ее сердцевины – самостоятельного усилия. Вместо того чтобы включиться в реальную борьбу, подвергать себя реальному риску, можно посмотреть по телевизору матч любимой команды или боксерский поединок; вместо того, чтобы самому любить, можно прочитать любовный роман и пр. Безусловно, гениальный драматург или поэт может позволить нам испытать вместе с ним такие эмоции, которых мы бы, возможно, не испытали сами, но во всем этом чужом “пиршестве” нас подстерегает опасность “клуба кинопутешествий”.
Запись на консультацию к Тхостову А.Ш.