6. Соотношение невербального и вербального в коммуникативной деятельности

Данная проблема имеет прямое отношение к целому ряду об­щих и частных задач, поставленных и решаемых с разной степенью достоверности в самых различных сферах познания.

Философы, антропологи, психологи, дефектологи и лингви­сты, пользуясь вместительными рамками «язык (речь) —мышле­ние (сознание)», рассматривают эту проблему каждый в соот­ветствии со своими целями; кибернетики, занятые теорией и практикой «искусственного интеллекта», пытаются, уточняя по­нятие «интеллект», создать устройства, способные к адекватной оценке ситуации, к общению с человеком, к совместной с ним целесообразной деятельности.

Актуальность проблемы хорошо выявляется на примере сле­дующих высказываний философа, дефектолога, психолога, линг­виста и кибернетика, которые отказались от известных догма­тических утверждений, равно как и от весьма смелых, но недо­статочно обоснованных футурологических претензий.

1. «Можно указать на десятки (если не сотни) работ, авто­ры которых знают и признают только «речевое мышление», только «словесное мышление», а понятие мышления как тако­вого, вербально не оформленного, объявляют предрассудком старой логики» [Ильенков 1977, 92].
2. «Экспериментально опровергается бытующая до сих пор идея о том, что человеческая психика рождается или просыпа­ется только вместе с усвоением языка, речи» [Мещеряков 1974, 317].
3. «Основанием для разграничения семантического и лек­семного компонента является отсутствие изоморфизма между планом выражения и планом содержания в лексиконе любого языка» [Кацнельсон 1972, 115].4. «Приобретение языка не должно рассматриваться как от­брасывание лежащей в его основе перцептуальной системы, которая продолжает управлять нашими решениями и поведением… Восприятия должны кодироваться на каком-то внутреннем язы­ке… При этом вовсе не обязательно предполагается соответст­вие между структурой этого внутреннего языка восприятия и словесным языком» [Рейтман 1968, 327—329].

5. «В любом случае до устройств, понимающих естественный язык в любом общем смысле этого слова, еще далеко. Очень ско­ро мы станем свидетелями лишь иллюзии такого уровня… Мы не знаем, как осуществляется процесс мышления» [Hunt 1975, 519, 526].

Приведенные высказывания свидетельствуют о наличии явно­го конфликта между двумя исходными позициями в подходе к проблеме соотношения «мышление (сознание)—язык (речь)».

Согласно одной из них мышление, если и не отождествляет­ся с функционированием естественного языка (такое отождествление имеет до сих пор место), то реализуется только с по­мощью языковых средств, т. е. является вербальным.

Другая точка зрения заключается в признании автономности (относительной) языковой системы и системы, ответственной за собственно мышление.

Судя по тому, что говорит Э. Хант, можно полагать, что от­сутствие искусственных систем, имитирующих человеческий тип мышления, объясняется, в частности, тем, что до сих пор обуче­ние машины языку считается одновременно обучением ее ква­зичеловеческой деятельности. Но здесь, однако, обнаруживается, что «в живой речи нет отдельной лингвистической единицы, та­кой, как предложение, или, на языке операций вычислительной машины, программа или процедура, которую можно понять изо­лированно. Анализ лингвистического сообщения зависит от внут­ренней базы данных слушателя, причем эта база возникла в результате понимания предыдущих сообщений» [Там же, 519]. Но «внутренняя база» возникла не только «в результате пони­мания предыдущих сообщений», но «еще» и в результате соци­ально-практической деятельности, позволяющей соотносить каж­дое существенное «сообщение» с экстралингвистической реаль­ностью или с другими «сообщениями», что позволяет различать «истинное» от «ложного», «возможное» от «невозможного» и т. п.