Б. С. Братусь

Москва, Россия

Мне выпала честь первого выступления на мемориальном заседании Международной конференции, посвященной столетию со дня рождения Александра Романовича Лурия. Честь не заслуженная, поскольку я не был ни непосредственным учеником, ни многолетним соратником Александра Романовича как, скажем, уважаемые Любовь Семеновна Цветкова или Евгения Давыдовна Хомская. Мой послужной список совместной работы весьма скромен. Во времена Александра Романовича я был студентом и выпускником возглавляемой им кафедры нейро- и патопсихологии, затем старшим лаборантом и потом аспирантом этой кафедры, участвовал под его руководством в исследовательских работах Института нейрохирургии им.

Н. Н. Бурденко. Говорю об этом,чтобы сразу обозначить тот весьма ограниченный угол, под которым я видел живого и повседневного Александра Романовича в общении, на лекциях и семинарах, в лаборатории и коридорах Института нейрохирургии, на конференциях, на заседаниях кафедры.

Разумеется, фрагменты этих непосредственных впечатлений, взятые сами по себе, вряд ли могут быть предметом достойным внимания, поэтому сразу надо ввести другой угол зрения. Этот другой угол, в отличие от первого, очевиден и объективен. А. Р. Лурия – признанный классик психологической науки, его идеи и труды знают тысячи студентов, ученых и практиков во многих Странах мира. Но – именно труды, а не его самого. Он, живой, неумолимо становится знаком, именем на обложке, строкой, читаемой на разных языках, ячейкой памяти в электронных каталогах научных библиотек. Именно это имя и знак оцениваются, сопоставляются с другими именами и знаками, занимают место в рейтингах цитирования, словом, пребывают в своей самостоятельной (как сейчас принято говорить – виртуальной) логике. Я думаю, что столетие – это как раз тот рубеж, за которым имя начинает окончательно вытеснять живого человека, ибо спут­ники, разделявшие эту жизнь, сами начинают становиться лишь именами, выведенными на песке истории. В этом плане столетие, возможно, последние поминки, за которыми – если человек того заслуживает – историческая память.

И вот здесь, собственно, возникает проблема, которую можно кратко обсудить именно в этот рубежный период. Это проблема связи живой жизни ученого, его характера, темперамента, личности и его трудов. Или – по- другому – проблема связи двух имен: того, на которое откликался ученый в жизни, в многообразии людских связей и отношений, и того, на которое откликается сейчас ученый мир. В рамках краткого выступления это можно свести к дилемме – являются ли труды факультативом личности, ее определенным эхом (как это представляется, обычно, в ходе жизненной карьеры, особенно в начале ее) или, напротив, личность – факультатив, довесок трудов (как это видится спустя годы после смерти). В целом – это проблема ученого как особого культурного феномена и, одновременно, феномена личностного, интимно-психологического.

Каким же человеком вспоминается Александр Романович? Не претендуя на полноту, потому что, повторяю, мой угол рассмотрения и вспоминания весьма скромен и ограничен – выделим и немножечко потянем, размотаем лишь одну ниточку, которую обозначим так – необыкновенная живость восприятия мира.

Действительно, те, кому приходилось бывать с Александром Романовичем в поездке, командировке знают, что он успевал узнать, увидеть, услышать, понять, сфотографировать, познакомиться в несколько раз больше, чем его спутники, часто намного его младшие. Быть с ним рядом на экскурсии или прогулке была мука, потому что он постоянно тормошил, убегал вперед, возвращался, тянул остальных.

С ним была связана и это питала его повышенная – энергетика, трудоспособность, тонус, “подогретость” нервно-психического аппарата. Сотрудничать с Александром Романовичем, быть его аспирантом или лаборантом представляло нелегкий труд. Совершенно обычным был звонок в половине восьмого утра с вопросом: “Неужели ты еще спишь?” и распоряжением срочно приехать в Институт нейрохирургии и приготовить больного с историей болезни к исследованию. Живя в особом ритме, он считал, что и все вокруг могут жить так же.

Далее, разматывая эту ниточку, мы можем сказать о необыкновенном чаре быстрого схватывания сути происходящего, сведения к ясным и простым характеристикам, формулам. Александр Романович спешил и не позволял себе задерживаться на мелочах, не позволял и мелочам задерживать себя. До последних лет он быстро ходил, стремительно поднимался и спускался по лестницам факультета психологии МГУ, если кого-то надо было окликнут ь, то делал это громко, перегибаясь через лестницу, “‘Алеша! Мне необходимо с тобой поговорить!” требовательно кричал он через два пролета лестницы на виду у студентов медленно поднимающемуся декану факультета А. Н. Леонтьеву. Тратить время на то, чтобы дождаться и подойти, ему не хотелось, сообщение должно было быть передано сразу. Его обуревало некое нетерпение жизни и творчества.

функциональные системы – предыдущая | следующая – недостатки

А. Р. Лурия и психология XXI века. Содержание