В терапевтической группе он говорил сухим, деревянным голосом, пре­увеличенными формулировками, часто вызывая смех своей демонстративной трагикомичностью. Он стал клоуном в группе, защищаясь от подавлявших его страха и грусти гротескным выражением своих чувств. Одновременно он стра­дал от эмоционального барьера, возведенного вокруг него клоунским фаса­дом и делавшего его недосягаемым. Когда группа непосредственно не прини­мала его сильные жалобы на всех невротиков, жертвой которых он себя чув­ствовал и поведение которых описывал гротескными формулировками, он чувствовал себя уничтоженным и описывал себя как невротический хлам, как слабого, одержимого страхами. Однако тут же вновь называл себя жертвой большого города, для которого противоядием могут быть лишь лесной воз­дух, покой и удаленность от мира.

Когда группа подвергала сомнению его проекции и мазохистские само­обвинения. не относясь в то же время к ним агрессивно, он реагировал беспо­мощностью и тревожным молчанием. Его тревожность все больше восприни­малась группой как вымогательство. Будучи конфронтирован с безмерностью своих мазохистских самообвинений и со своими проекциями, он смог, нако­нец, говорить о том, что в группе он тяготится ожиданием от себя продуктив­ности. Он считал, что должен демонстрировать любой ценой активное сотруд­ничество, хотя считает себя неполноценным и не принадлежащим к группе. В этой связи он вспомнил, что находил признание в семье лишь благодаря своим интеллектуальным усилиям, что получал там титулы «графа», «маэстро», что ему была уготована роль звезды. Отец хотел послать его в школу уже с пяти лет, поскольку хотел иметь исключительно интеллектуального сына, – шаг, которому воспрепятствовал лишь менингит пациента.

В дальнейшем он постоянно был первым в классе, образцовым учени­ком, по всем пунктам соответствуя желаниям отца, но позже постоянно стра­дал от ощущения, что учителя несправедливо предпочитают его другим уче­никам прежде всего из-за должности отца и что своему месту лучшего в клас­се он обязан нечестным манипуляциям: он оговаривал своих одноклассников перед учителями, отчего всегда считал недействительными и лживыми свой успех, так и похвалы окружающих. Он всегда страдал от представления, что его братья и одноклассники ненавидят его за этот лживый успех. На этом материале группа проработала его тревожное и отгороженное поведение,  непроизвольную клоунаду и высказала предположение, что сильный страх соперничества, который он испытывал к группе, должен быть связан с особым положением в ней, которое он приобрел благодаря своей индивидуаль­ной терапии.

Затронутая здесь конфликтная динамика его отношений в группе отчетливо проявилась во время участия в группе терапии средой. Он надеялся на быстрое улучшение и излечение и хотел прежде всего научиться общаться в группе. Относительно своих психосоматических симптомов и страха общения он ждал прямо-таки чуда. Однако при этом он испытывал сильный страх.

На терапии средой он развил беспокойную, живую гиперактивность. В группе он производил впечатление своим демонстративным, трагикомически-чаплинским поведением, ужасными историями, которые сам придумывал и частым громким пением. На производственных совещаниях и во время те­рапевтических сеансов в группе он преимущественно молчал. В начале сеан­са он часто удалялся в туалет, появляясь оттуда со значительным опозданием Когда об этом заговорили, он сначала реагировал шумной защитой. Когда же его назвали проблемным членом группы, он мог, наконец, заговорить о своих страхах, которые испытывал в особенности по отношению к девушкам в груп­пе. Он сказал, что постоянно чувствует себя неуверенным, затравленным ребенком, который не должен показывать своих чувств. В этой связи он рассказал о двух снах, в которых проявилась бессознательная амбивалентность его отношения к группе и психотерапевту (группа терапии средой велась его ле­чащим врачом).

Во сне он видел психотерапевта одновременно как милую и красивую, но в то же время уродливую и больную, как его мать. Он чувствовал, что психотерапевт постоянно контролирует его, что вызывало у него ярость и агрес­сию. Во сне ему представлялось, что он уже несколько дней страдает запора­ми. Во втором сне он видел себя с психотерапевтом в поезде и возбужденно разговаривал с ней. Позже он пил с ней кофе в замке. В этом сне он испытывал сильное ощущение счастья, представлялось, что его не мучают запоры. Груп­па поняла эти сны пациента как выражение его желания продолжать индиви­дуальные сеансы во время терапии средой, иметь терапевта только для себя. В этой связи пациент рассказал, что пролил молоко, которое ему было поручено покупать, когда подумал, что так же отгораживает себя от группы, как другой ее член, о котором говорилось на терапевтическом занятии накануне. Группа поняла этот акт как бессознательный призыв о помощи и как выражение про­теста против группы, которая, как он считает, пренебрегает пациентом. Он говорил далее о своем разочаровании терапевтом, которая, как и его мать, не оказывает достаточного внимания и поддержки, о своем страхе перед выра­жением собственной агрессии.

Молоко, разлитое им, предназначалось для маленьких детей, сопровож­давших матерей-пациенток на терапию средой. Пациент испытывал неловкость в основном по отношению к ним. Он считал, что не должен выражать к ним агрессию. В ходе дальнейшей проработки его сна выяснилось, что в переносе он воспринимал этих детей как своих братьев, с которыми его всегда обязыва­ли хорошо обращаться и которым он всегда завидовал из-за их близости с матерью. В конце этого занятия, на котором пациент впервые смог оставить свои клоунские приемы и принять участие группы, его поведение отчетливо изменилось. Исчезла его беспокойная гиперактивность, а также запоры, он был, наконец, в состоянии выражать положительные чувства по отношению к группе и отдельным ее членам.

Симбиотически-амбивалентные отношения с подругой – предыдущая | следующая – Анализ сна в группе

Психосоматическая терапия. Оглавление