Каким же образом актер овладевает потребностями изображаемого лица? “Что он Гекубе? Что ему Гекуба?” – этот вопрос Гамлета концентрирует в себе самую сокровенную суть всякого искусства, и здесь мы подходим к проблеме сверхсознания. Тенденция относить к категории подсознания все, что не осознается, привела к неоправданному смешению чрезвычайно далеких друг от друга явлений. Регуляция внутренних органов, восприятие слабых, а потому неосознаваемых раздражителей, гормональные сдвиги, сложнейшие механизмы творческой деятельности мозга в одинаковой мере именуются “подсознанием”. Благодаря такому смешению возникает иллюзия их внутреннего родства, ведущая к “короткому замыканию” между элементарными биологическими потребностями и вершинами человеческого духа, к ошибке, которой не избежал и З. Фрейд. Угадав недопустимость объединения под термином “подсознание” всего, что не осознается,

Станиславский и ощутил настоятельную нужду в каком-то другом понятии, которое обозначало бы только высшие и наиболее сложные механизмы творчества.

Ради чего актер выходит на сцену и воспроизводит поведение другого лица? Во имя решения сверхзадачи. Сверхзадача – это страстное и глубоко личное стремление художника сообщить людям нечто чрезвычайно важное о них, об их месте и назначении в окружающем мире, о правде и справедливости, о добре и зле. Чем полнее совпадение потребности артиста сообщить людям великую правду о мире и потребности зрителя постичь эту правду, тем сильнее отклик зрительного зала, тем очевиднее эффект сопереживания. Требование такого совпадения мы формулируем как требование народности искусства в самом высоком и благородном смысле этого слова. Сверхзадача художника – подлинный, главный и основной источник энергии, движущей поведением сценического персонажа, благодаря профессиональному умению артиста трансформировать свою художническую потребность “сообщения” в потребности изображаемого лица [7, 56].

Рекомендацию Станиславского “идти от себя” иногда сводят к поиску в собственной личности каких-то черт, сходных с потребностями сценического персонажа. Мы не отрицаем вспомогательного значения таких раскопок. И все же, “идти от себя” – это прежде всего значит решать свою сверхзадачу, нести людям свое сообщение о них. Поиск в персонаже элементов общности со своим собственным внутренним миром реализуется с участием подсознания. Решение сверхзадачи, трансформация потребности “сообщения” в мотивы поведения изображаемого лица обеспечиваются механизмами сверхсознания. “Наиболее могущественными манками для возбуждения подсознательного творчества органической природы являются сверхзадача и сквозное действие” [18, т. II, 363]. А далее он указывает: “Я много работаю и считаю, что ничего больше нет: сверхзадача и сквозное действие – вот главное в искусстве” [19, 656]. Одним из каналов связи между сверхзадачей и сознанием служит процесс ее наименования. “Выбор наименования сверхзадачи является чрезвычайно важным моментом, дающим смысл и направление всей работе” [18, т. II, 337]. Однако было бы ошибкой рассматривать определение сверхзадачи в качестве чисто логической операции. “Я сказал то, что сказал”, – вот ответ художника на вопрос о содержании его произведения, непереводимого с языка образов на язык логики [3, 55]. Именно эта непереводимость произведения искусства, его сверхзадачи на язык словесных определений, отражающих какие-то стороны сверхзадачи, но никогда не исчерпывающих ее истинного содержания, делает сверхзадачу результатом работы сверхсознания.

Другим объектом сверхсознания является решение сверхзадачи в процессе сквозного действия. Ведущее значение в этом творческом акте приобретает воля. “На волю (хотение) непосредственно воздействуют сверхзадача, задача, сквозное действие” [18, т. 3, 187]. Воля у Станиславского – отнюдь не самостоятельная, идущая от ума, рационалистическая категория. “Воля бессильна, пока она не вдохновится страстным хотением” [18, т. 4, 290]. Здесь Станиславский снова перекликается с И. М. Сеченовым: “Ни обыденная жизнь, ни история народов не представляют ни одного случая, где одна холодная, безличная воля могла бы совершить какой-нибудь нравственный подвиг. Рядом с ней всегда стоит, определяя ее, какой-нибудь нравственный мотив в форме ли страстной мысли или чувства… Другими словами, безличной холодной воли мы не знаем.” [13, 260]. По мнению К. Д. Ушинского [23, 311], человек прилагает к внешнему миру “свою волю с целью удовлетворить свои потребности…”.

 

 

действие – предыдущая | следующая – Станиславский

Бессознательное. Природа. Функции. Методы исследования. Том II

консультация психолога детям, подросткам, взрослым