Во сне, так испугавшем ее, она пережила следующую сцену: родители неподвижно лежали в постели, ее супруг лежал рядом. Она сидела у двери, следя, чтобы никто не вошел. Чувствовалась какая-то угроза. На стене, как плакат, висел портрет незнакомой женщины. Ей стало страшно, и она разбу­дила мужа. Кто-то сказал, что ее страх вполне понятен – замечание, которое она во сне связала непосредственно с портретом женщины. Тут она просну­лась в сильном страхе. Будучи не в состоянии отличить сон от реальности, она действительно разбудила мужа.

Группа поняла этот сон как представление позиции, занимаемой пациент­кой в группе. Здесь она также сидела преимущественно у двери, следя, так ска­зать, чтобы не вошло что-то опасное. Ее собственные ассоциации показали, что такую опасность она бессознательно видела в предстоящем приходе ко-терапевта. Помимо этого, ее ассоциации свидетельствовали о неосознаваемом кон­фликте идентичности, переживаемом в переносе. В связи с портретом незна­комки, испугавшим ее во сне, она вспомнила многочисленные фотографии по­койной сестры, чье имя она носила. Мать часто показывала ей эти фотографии, подчеркивая, какой хорошей была сестра и сколько радости доставляла ей, в отличие от пациентки. Это вызывало у больной сильное чувство вины. Портрет образцовой умершей сестры представал как выражение враждебного Сверх-Я, запрещавшего любой самостоятельный шаг. Пациентка смогла увидеть, что вос­принимала фуппу и психотерапевта как застывших во сне родителей, от кото­рых она не получала поддержки в своей конфронтации с покойной сестрой. В муже, к которому она взывала во сне о помощи, и в голосе, говорившем, что ее страх понятен, она узнала появившегося ко-терапевта, от которого ожидала по­мощи и понимания реактивированного в группе конфликта идентичности.

Ее сильное бессознательное чувство вины перед матерью, которую она боялась потерять, она перенесла на группу и психотерапевта. Будучи не в состо­янии распознать и вербализовать его, она совершила бегство в болезнь в бессоз­нательной надежде получить таким образом внимание к себе обоих психотера­певтов. В обеих ситуациях, как относительно страха быть покинутой психотера­певтом, так и относительно появления ко-терапевта в группе, она надеялась с помощью психосоматической симптоматики получить доступ к группе и собственным конфликтам. Ее психосоматические реакции были примечательны также и тем, что пациентка была среди тех трех членов группы из 10 человек, в анамнезе которых выраженные психосоматические проявления отсутствовали. Наряду с сильной депрессией отмечалась общая заторможенность соматичес­ких функций, но без отчетливой симптоматики. Ее психосоматические реакции выглядели попытками обеспечить внимание к себе группы.

На смену психотерапевта отреагировал страхом быть покинутым также и пациент Альфред, студент 22 лет. У него был сильный страх перед группой, от которого он защищался постоянными агрессивными спорами, в связи с чем был включен в параллельную индивидуальную терапию у сотрудницы, вре­менно замещавшей ушедшего психотерапевта. Изменившаяся таким образом терапевтическая ситуация затрудняла ему расщепление интенсивных отноше­ний переноса. В то время как в группе он отреагировал прежде всего свою деструктивную агрессию, индивидуальную терапию он воспринимал положи­тельно. Расставание с групповым терапевтом и перспективу делить своего индивидуального психотерапевта с группой он воспринимал как двойное рас­ставание. В этой ситуации у него появились головные боли, столь сильные, что временами ему казалось, что глаза «выпрыгнут из головы».

В этой связи ему вспомнилась сцена с матерью, которую он описывал как постоянно депрессивную, беспомощную и инфантильную личность. Ког­да ему было 12 лет, он застал ее, вернувшись из школы, более печальной и бледной, чем обычно. Он попытался подойти и спросить у нее, что случилось, но она накричала на него, требуя оставить ее в покое. Позже он узнал, что она пыталась отравиться таблетками. Отец не воспринял это всерьез, отделавшись ироническими комментариями, пациент же испытал сильный страх потерять мать. С тех пор он постоянно боялся, что мать может повторить эту попытку.

Он был младшим сыном и чувствовал, что депрессивная мать не любит его, хотя старшие братья считали, что его балуют, и завидовали ему. Внима­ния со стороны матери он мог добиться лишь с помощью слез, беспомощно­сти и болезней. В детском и подростковом возрасте он страдал хроническим тонзиллитом и частыми поносами. Позже у него появились неопределенные желудочные симптомы, дермографизм и близорукость, усиливавшиеся все­гда, когда он чувствовал себя покинутым. Из-за плохого состояния здоровья его часто отправляли в детские медицинские интернаты. Мать говорила при этом, что его направляют туда потому, что он ее не любит. Пациент, чувство­вавший, что мать его не понимает и наказывает, каждый раз испытывал силь­ный страх и был не в состоянии завязать контакты с другими детьми в ин­тернате.

В ситуации переноса он вновь пережил эти деструктивные отношения с матерью. Он хотел сначала принять участие в проекте терапии средой, но за­тем испугался этого. Участие в терапии средой означало для него необходи­мость покинуть психотерапевта, которую он воспринимал в переносе как «хо­рошую мать», оказавшись вместе с «плохой матерью» и «детьми из интерна­та», какими он видел нового психотерапевта и членов средовой группы. В сво­ей группе он чувствовал угрозу утраты индивидуального психотерапевта, ко­торую теперь вынужден был делить с остальными членами группы. В этой ситуации он реагировал сильными головными болями, выражавшими одно­временно его желание внимания психотерапевта и защиту от агрессии к груп­пе, которую он не решался проявить в присутствии врача.

Цепная психосоматическая реакция – предыдущая | следующая – Уход терапевта как опасность для жизни

Психосоматическая терапия. Оглавление