Заметим, что действия шамана достигают желаемого эффекта только потому, что они переживаются в аффективном плане. «Шаман,— пишет Леви-Стросс,— является профессиональным    „отреагирователем”». Он буквально ставит себя на место роженицы. Существенная часть его пения посвящена описанию испытываемых ею страданий, что в свою очередь позволяет роженице отождествить себя с ним и подчиниться   его внушениям. Психоаналитики определили бы этот процесс как перенос. Впрочем, Леви-Стросс сам проводит сравнение с психоанализом: «При шаманском лечении шаман в своих словах и действиях подменяет собой больного, который молчит, в то время как в ходе психоанализа больной отдается потоку отреагирования перед врачом, который его слушает».

В своем анализе Леви-Стросс совершенно абстрагируется от изменений, происходящих в состоянии соз­нания. Между тем этот фактор, несомненно, играет роль в процессе лечения. Чтобы убедиться в этом, достаточно перечитать описание, данное в статье Леви-Стросса. В нем поражает настойчивая повторяемость заклинаний, обдуманность приемов, имеющих целью все более и более сосредоточивать внимание пациентки на личности шамана. Это как раз те элементы, которые характерны для техники погружения в гипноз. Как мы уже видели выше, гипноз применяется иногда в наши дни для облегчения трудно протекающих родов.

Впрочем, эти соображения не противоречат объяснению, предложенному Леви-Строссом, и даже, напротив, его дополняют. Можно сказать, что процесс погружения в гипноз состоит в установлении соответствия между словами и телесными ощущениями, соответствия, которое, согласно Леви-Строссу, является движущей силой лечения. С одной стороны, это происходит потому, что при гипнозе язык служит непосредственно для внушения ощущений: ваши глаза закрываются, тело становится тяжелым и т. п. С другой — и это главное,— потому, что язык используется на чисто сенсорном уровне как   физиологический   стимул,   усиливающий   процесс «дезафферентации» (с помощью ритма, голоса и т. д.). При гипнозе различие между языком и телом постепенно стирается, и он выступает тем самым как состояние, особо благоприятствующее  механизму  символизации. Имеется, однако, и отличие. В процессе гипноза не создается атмосфера мифа. Гипнотизирующий не при бегает к миру духов. Леви-Стросс показывает также, что для осуществления шаманского лечения очень важно присутствие зрителей. При гипнозе в этом нет нужды. Различия эти, возможно, носят скорее поверхностный, чем глубокий характер. То, что в шаманском лечении выражается через миф, битва с духами например, есть образное воплощение телесных функций, способ обозначить органы тела. Разумеется, колдун заимствует свою власть у духов. Но разве врач-гипнотизер, как и всякий врач, не представляется нам немножко колдуном? С этой точки зрения, даже если зрители и не присутствуют физически при гипнотическом сеансе, наличие групповой веры является необходимым.

Эта работа Леви-Стросса интересна во многих отношениях. Она позволяет, в частности, лучше понять механизм психосоматических связей, то, каким образом телесные функции могут управляться с помощью психологических средств. При этом, правда, создается впечатление, что процесс исцеления сводится для Леви-Стросса к ряду логических операций. Между тем такие операции действенны лишь при условии аффективного участия пациента. Автор, по-видимому, считает, что это участие само собой разумеется как результат общего для данной социальной группы мироощущения, благо даря которому пациент оказывается восприимчивым к действиям шамана. На наш взгляд, этого недостаточно. Эффективность символического действа подразумевает особый «аффективный обмен» между врачевателем и больным. Эта связь нам почти неведома, и именно она составляет важную тайну психотерапии.

Проблема психотерапии вступила в эксперименталь­ный период своего развития при Месмере. Месмеровский метод состоял в том, чтобы с помощью ряда телес­ных воздействий (пассов) вызвать «соматическую разрядку», «исцеляющий криз», который нес с собой об­легчение для больного и иногда исчезновение симптома. Лечение осуществлялось без слов. Не было, следовательно, и прямых словесных приказов. Но последние имплицитно содержались в поведении терапевта. Пассы, музыка, вся обстановка, атмосфера, царившая вокруг месмеровского чана, были элементами, которые должны были усилить действие внушения, а также привести к своего рода «сенсорной депривации», вызывавшей из­менение состояния сознания и постепенно приводившей к «кризу».

Не все больные Месмера впадали в состояние криза. У некоторых развивалось нечто вроде летаргии при со­хранении способности говорить, ходить и т. п. Иными словами, они были загипнотизированы. Один из учени­ков Месмера, маркиз де Пюисегюр, сосредоточил свои исследования на этом феномене и назвал его магнетическим сомнамбулизмом. Он обнаружил, что, когда па­циент находится в этом состоянии, можно воздейство­вать на симптомы словом. Направление дальнейших экспериментов полностью изменилось: модель криза была заменена действием, основанным по преимущест­ву на словесном диалоге.

Методика, разработанная Пюисегюром и его учени­ками, была довольно сложной. Вслед за Месмером они прибегали к «пассам», имевшим целью вызвать сомнамбулизм и одновременно оказать лечебное действие, а также воздействовали с помощью намагниченной воды, амулетов и т. п. Существенное новшество, введенное Пюисегюром и его учениками, заключалось в углублении механизма внушения путем более разработанных приемов, связанных с межличностными отношениями. Прямого упоминания об этом у них нет, говорится толь­ко о «духовной и физической симпатии» врача по отно­шению к его больным как непременном условии успеш­ного лечения. Однако в их публикациях содержится теоретическое обоснование магнетического лечения  показывающее, что они скрыто учитывали динамику межличностных отношений.

Немного истории– предыдущая |  следующая – Немного об истории. Понятие бессознательного

Л. Шерток. Непознанное в психике человека.  Содержание.