Центральной проблемой в индивидуальной терапии стала его бессозна­тельная потребность в пассивности, потворстве, зависимости и нежности, нарциссической поддержке. Он рассказал о сне, который повторялся у него несколько лет. Ему снилось, что он вместе с девушкой, с которой хочет всту­пить в половой контакт. Она, кажется, не против, но он не знает, куда ему с ней пойти. Он ведет ее к себе домой, долго ищет, но не может найти ключ от квар­тиры. Когда он находит ключ, он просыпается, незадолго до осуществления своих желаний, с сильной тревогой потому, что опять не добился своего. Из его ассоциаций стало ясно, что навязчивая фиксация на сексуальных пробле­мах, представленная в повторяющемся сне, замещает его потребность в зави­симости и нежности, в которой он себе не решается признаться.

Впервые он смог говорить о своем чувстве ненависти и садистических тенденциях в обращении с женщинами. Он говорил, что его покидали все жен­щины. Предвосхищая это, он сам мучил своих подруг, демонстрируя им мни­мое отсутствие интереса и заявляя, что ничего по отношению к ним не чув­ствует. Он чувствовал себя уверенным, лишь когда после этого утешал плачу­щую в отчаянии подругу. Сейчас он смог распознать, что слезы подруги были в действительности его собственными, что ими он повторял свои отношения с матерью, которой был не нужен и которая утешала его, лишь когда он был болен и в отчаянии. В остальном же она всегда игнорировала его потребность в нежности, внимании и поддержке. Она занималась домашним хозяйством и отсылала его.

В этой связи он говорил о своем сильном чувстве вины. Он не способен выразить другим людям свою потребность в нежности и тепле и когда ему, например, хочется танцевать с девушкой, он чувствует, что готов провалиться сквозь землю от страха, что ему откажут. В этот момент он полностью парали­зован, не знает, как вести себя, и всегда ретируется, что часто похоже на бег­ство. Динамика желаний зависимости отчетливо видна в сновидении, о кото­ром он рассказал вскоре после этого. За два года это был первый сон, который он полностью вспомнил. Он танцевал с двумя девушками, свободно двигаясь по танцплощадке. Потом он с независимым видом оставил их, чтобы принес­ти себе что-нибудь поесть. Навстречу ему шла психотерапевт, которую он знал в лицо и по рассказам, но не был знаком. Она приветствовала его, обняла ру­кой за плечи, как будто знала его очень давно. Он чувствовал то же самое, был доволен и счастлив.

Непроизвольно вспомнились мать и сестры, он вспомнил о соперниче­стве с сестрами, а также о сильных инцестуальных желаниях по отношению к ним. Он завидовал их тесным отношениям с матерью – на более ранних эта­пах терапии на первом плане было соперничество с сестрами за внимание отца. С другой стороны, он сильно идентифицировал себя с ними. В своих сексуальных фантазиях он часто с наслаждением представлял себя девушкой, имеющей половые контакты с девушками. В особенности его возбуждало пред­ставление о ношении женской одежды в публичном месте. В ходе дальнейше­го анализа сна он смог распознать, что эти желания и фантазии, связанные с сильным чувством вины и усиливавшие постоянные сомнения в собственной мужественности, были выражением желания получить нежность, тепло и по­нимание матери, которую он узнал в незнакомой и в то же время родной жен­щине-психотерапевте из своего сна. Наконец, он понял, что девушки из сно­видения представляли терапевтическую группу и что уход от них «с независи­мым видом» представлял его уход из группы, которую он покинул, чтобы удов­летворять в индивидуальной терапии свои оральные потребности в нарциссической поддержке. Это было также уходом от сестер. Представленный в сно­видении активный поиск орального удовлетворения отражал также его уход из семьи, который он символически совершил еще раз, оставив терапевтичес­кую группу и настаивая на индивидуальной терапии. В особенности значи­мым для пациента было то, что терапевт не покинула его, а приняла его по­требность в эмоциональном тепле и поняла его сильный страх, с которым он воспринимал и пытался вытеснить эту потребность.

В первой фазе терапии он цеплялся за идеализированный образ матери, отрицая ее роль в своем страхе и одиночестве. Всю вину за свою ситуацию он приписывал отцу, которого одновременно также идеализировал и которым восхищался за его интеллект и невероятную работоспособность. Во второй фазе терапии на первый план вышла эмоциональная жесткость и ригидность матери, которую он вновь пережил в группе.

Теперь он смог принять диадную ситуацию индивидуальной терапии как дружественный и поддерживающий симбиоз и, таким образом, был в состоя­нии заключить терапевтический альянс не на базе симптома, а наоборот, как основу проработки архаического страха идентичности и ее диффузии – при­чины вытеснения и отреагирования интернализованной дефицитарной ситуа­ции в раннем детстве.

Это нашло выражение в возрастающей дифференцировке интернализованного образа матери. Он смог узнать, что мать в действительности не соот­ветствовала ни идеальному образу самоотверженной, всегда доброй матери, ни недифференцированному пугалу зловредной матери-предательницы. Теперь он говорил, что больше всего страдал от страха, которым мать реагиро­вала на его эмоциональные потребности. Эта боязнь упоминания сексуально­сти, проявлений агрессии и спонтанности сделала мать такой жесткой и ри­гидной. В сущности, она была тревожной и инфантильной матерью-ребен­ком, ожидавшей от своих детей, что они сделают все, чтобы угодить отцу, от которого она всегда зависела. Постепенно он был в состоянии открыть в стра­хе своих потребностей, вновь всплывшем в индивидуальной терапии, интернализованный страх самой матери и дистанцироваться от него.

Динамика переноса в группе – предыдущая | следующая – Изменения терапевтической ситуации

Психосоматическая терапия. Оглавление