Переходы между тремя стадиями рассказа и пересказа

Переходы между фазами рассказа, пересказа и пересказа пересказа – это четкие и относительно формализованные процедуры. Например, важно, чтобы внешние свидетели, совершая пересказ, не вовлекали в этот процесс тех, кто находится в данный момент в позиции слушателей. Они не обращаются напрямую к ним, а разговаривают либо друг с другом, либо с терапевтом о том, что услышали в рассказе. Обращаться напрямую к людям, чьи жизни находятся в центре церемонии, — значит лишить их статуса аудитории, а это может сильно ограничить возможность просто слушать, и многое может быть упущено. Нечеткость занимаемых позиций может нарушить те условия, которые дают возможность насыщенного развития истории.

Чтобы способствовать четким сменам позиции, можно использовать односторонние зеркала или видеосвязь. Однако это не обязательно, и во многих случаях, включая работу с сообществами, подобные технические средства недоступны, а иногда и неприемлемы. В подобных обстоятельствах те, кто находится в позиции слушателей, сидят отдельно, в сторонке от тех, кто осуществляет рассказ и пересказ, а те, кто рассказывает и пересказывает, сидят в кругу вместе с терапевтом.

Я описал структуру церемонии признания самоопределения в терапевтическом контексте, выделив три стадии. Однако в подходящих обстоятельствах, если есть время (большая роскошь), а также интерес и энергия у участников, эти позиции могут меняться многократно, чтобы рассказ и пересказ осуществлялись много раз и создавалось множество уровней в истории. Кроме того, можно включить в структуру и четвертую стадию, во время которой все участники встречаются вместе, садятся в один большой круг, чтобы обсудить собственные впечатления от этого упражнения. Четвертую стадию я подробно описал в другой работе (White, 1995).

Отсроченное осуществление катарсиса

В тех случаях, когда для человека, обратившегося за помощью, стадия катарсиса представляет особую ценность, можно использовать другой вариант структурирования церемонии признания самоопределения. В особенности это относится к тем случаям, когда люди не чувствуют себя способными влиять на собственную жизнь. Такое часто происходит с пережившими серьезный травмирующий опыт. Когда люди не видят возможности влиять на собственную жизнь, они чувствуют себя незначительными, опустошенными, изолированными, парализованными, их жизнь словно застывает во времени, замораживается. Признание катарсиса внешними свидетелями, их рассказ о том, как история человека повлияла на них, продвинула, привела к определенным изменениям, могут послужить для него хорошим противоядием от этих негативных состояний.

Если пересказы внешних свидетелей оказались особенно важными для человека, обратившегося за помощью, вызвали у него глубокий резонанс, то после церемонии признания самоопределения терапевт может поговорить с внешними свидетелями о возможности расширения, продления осуществления катарсиса. Это позволит внешним свидетелям признать и показать человеку, находящемуся в центре церемонии, что эффект катарсиса продолжает оказывать влияние на их жизнь. Такое признание может осуществляться в форме записок, писем, аудио- или видеозаписей. Это могут быть и другие поступки, помогающие человеку почувствовать значимость пережитого свидетелями катарсиса, узнать, что это стало причиной каких-то событий, произошедших уже после церемонии. Приведу пример.

Марианна неоднократно переживала тяжелые травмирующие события и очень долго боролась с их последствиями. На второй встрече я проинтервьюировал Марианну в присутствии трех внешних свидетелей. Двое из них были моими бывшими клиентами, они обращались ко мне прежде, обсуждали воздействие травм на свою жизнь. Третий внешний свидетель, Хейзл, была терапевтом, и ее особенно интересовала работа с людьми, пережившими травму.

Во время первой части нашей встречи я расспросил Марианну о том, как она переживала травму, и о ее последствиях, том, как она действовала в ответ на травму, на чем основывались эти действия. После этого я расспросил свидетелей и обратил внимание на то, что Марианну особенно привлекло признание катарсиса, озвученное Хейзл. Хейзл сказала, что у нее возникли новые идеи по поводу того, что могло бы быть полезно в работе с двумя женщинами, обратившимися к ней за консультацией в связи с последствиями травм в их жизни. Хейзл сказала, что до этого момента она чувствовала напряжение во время работы с этими женщинами и переживала, поскольку никак не могла найти такой способ работы с ними, который бы ее удовлетворял. Она также сказала, что в течение последнего месяца ей стало казаться, что она не может помочь этим женщинам, и это очень беспокоило ее. В ходе пересказа истории Марианны Хейзл рассказала о новом понимании, новых идеях, о возможностях, которые они могли бы привнести в терапевтические беседы с этими двумя женщинами. Она завершила свое признание следующими словами: «Благодаря тому, что я сейчас услышала от Марианны, у меня появилось несколько идей о том, как я могу продвигаться в работе с этими женщинами». Когда я расспрашивал Марианну о ее отклике на пересказ внешних свидетелей, она достаточно надолго задержалась на мысли о том, что она, вероятно, может внести какой-то вклад в работу Хейзл. Марианна была ошеломлена: «Я всегда считаю себя чем-то совершенно бесполезным, про­ сто бременем, грузом для окружающих. Кто бы мог подумать, что я могу сделать что-то, что может помочь кому-то еще? Это для меня совершенно неожиданно, честное слово, мне еще надо этой мысли привыкнуть, потребуется время!»

В конце этой встречи Хейзл очень остро осознавала значимость своего признания катарсиса для Марианны. Три недели спустя я получил два письма для Марианны, отправленных почтой на адрес моего офиса. К письмам прилагалась записка от Хейзл. Хейзл объяснила, что эти письма были написаны ею совместно с упомянутыми женщинами и что в них говорится о том, каким образом история Марианны открыла новые пути преодоления последствий пережитых ими травм. Хейзл предложила мне прочитать письма Марианне во время нашей следующей встречи.

Марианну настолько тронули эти письма, что ей дважды пришлось выйти во дворик подышать, чтобы «взять себя в руки». В конвертах вместе с письмами мы обнаружили еще и подарки. Они также глубоко тронули Марианну. В одном конверте была прекрасная открытка, сделанная своими руками, с надписью — признанием и подтверждением вклада Марианны, а в другое письмо были вложены пять купонов из кафе на бесплатный кофе с пирожным.

Некоторое время спустя Марианна сказала мне, что никогда в жизни не испытывала ничего подобного, что это было «на расстоянии световых лет» от чего-либо привычного для нее. Она также сказала, что это признание пришло в той форме, которую она не могла отвергнуть, дезавуировать, от которой не могла отказаться. Это не было попыткой указать ей на какие-то сильные стороны, это было просто констатацией фактов, рассказом о том, какой эффект расходящихся кругов, цепную реакцию запустили ее собственные слова. Это создало для Марианны своего рода основу, платформу для новых намерений и действий, помогающих исцелиться от последствий травмы. Я также узнал, что это переживание подтвердило ее тайную надежду, существовавшую уже очень долго: что все, что она пережила, все-таки было не зря.

Как я уже отмечал, расширенное, отсроченное осуществление катарсиса может быть особенно значимым для людей, которые подверглись травме. Обычно им свойственно хранить тайную надежду — надежду на то, что жизнь и мир могут измениться в результате того, что они пережили; надежду на то, что все, что они перенесли, было не зря. Это может быть тайное желание чем-то помочь другим людям, что-то внести в жизнь тех, кто пережил нечто похожее. Это может быть тайная фантазия о том, чтобы помогать другим, облегчать их страдания. Это может быть стремление сыграть какую-то роль в исправлении существующих в мире несправедливостей. Расширенное, отсроченное осуществление катарсиса может очень существенно, мощно резонировать с этими упованиями, надеждами, желаниями, фантазиями, оно может служить противоядием чувству опустошенности и изоляции.

Подбор внешних свидетелей

Как я уже упоминал ранее, когда я только начал проводить церемонии признания самоопределения, я приглашал внешних свидетелей в основном из социальных сетей самих людей, обратившихся за помощью: из их семей, друзей, школьного окружения, коллег по работе, из круга знакомых, соседей, продавцов и т.д. Также я привлекал свидетелей из локальных сообществ, людей, незнакомых с тем, кто пришел на консультацию (в частности, моих близких), или профессионалов — психологов, социальных работников, которые приезжали в наш центр получить консультацию или пройти обучение.

В дальнейшем я все чаще стал приглашать свидетелей из числа тех, кто ранее обращался за консультацией и согласился добровольно присоединиться ко мне в работе с теми, кто «шел по их следам». Как правило, приглашение присоединиться, оставить свою контактную информацию, чтобы включить ее в список, реестр потенциальных свидетелей, бывает встречено с энтузиазмом. Я убежден, что энтузиазм отчасти является следствием того, что многие из этих людей сами имели опыт работы с внешними свидетелями, слышали их пересказ своей истории в контексте терапевтических сессий со мной. Таким образом, они понимают, что их вклад в жизнь других людей может быть весьма существенным. Они также понимают, что не будут нести ответственность за проблемы тех людей, которым помогают, и что их участие будет ограничено по времени.

Смена позиции (репозиционирование)

Когда внешние свидетели приглашаются из семьи человека, обратившегося за помощью, и особенно если между членами семьи и этим человеком имеются существенные разногласия, следует помочь людям изменить свою позицию прежде, чем они смогут участвовать в церемонии как внешние свидетели. Это не­ обходимо, потому что церемония признания самоопределения потребует от них способности и готовности отвлечься от привычного реагирования на слова человека, находящегося в центре церемонии признания самоопределения. Привычные реакции часто как бы встроены в напряженные семейные отношения, и их трудно изменить.

Лучше всего это удается сделать, предложив членам семьи на время церемонии отстроиться от мысли, отделить себя от привычного ощущения того, что они находятся в определенных отношениях друг с другом. Один из эффективных способов — принять альтернативную позицию, исходя из которой им будет проще реагировать в традиции отклика внешних свидетелей. Чтобы помочь им занять альтернативную позицию, терапевты могут попросить членов семьи рассказать истории о каком-то жизненном опыте, эпизоде, когда они получили существенное признание, были поняты, выслушаны с сочувствием и принятием. При этом мы просим людей рассказать о тех, кто так хорошо их слушал, о том, что это были за люди. Тогда во время церемонии признания самоопределения члены семьи могут занять позицию одного из этих значимых людей. Важно, чтобы те фигуры, чью позицию будут занимать члены семьи, были приемлемы для тех, на ком будет сосредоточена церемония признания самоопределения. Это должны быть такие фигуры, с которыми у человека, находящегося в центре, не было опыта неприятных взаимоотношений, не было опыта отчуждения. Если выбранная фигура неизвестна ему, важно, чтобы образ этого человека был подробно описан, прежде чем будет вынесено решение о том, насколько эта позиция приемлема.

Разговор об альтернативной позиции обычно предваряется обсуждением сложностей, возникновение которых можно предсказать, когда мы пытаемся откликаться на рассказ другого непривычным для себя образом. Кроме того, мы говорим о том, что, хотя есть много такого, чего можно добиться только в контексте семейных отношений, некоторые цели легче и лучше достигаются во взаимоотношениях другого рода. Это наблюдение сопровождается пожеланием, чтобы члены семьи не выбирали в качестве альтернативной позицию принимающего выслушивания друг друга или кого-либо из близких родственников.

Когда фигуры-кандидаты для выбора альтернативной позиции выявлены, терапевт может расспросить о том, каким образом этим людям удавалось выразить признание, понимание, любовь и сочувствие. При этом он побуждает членов семьи назвать, обозначить словами те способы, умения, которые применяли эти люди для выражения любви и понимания. Таким образом, эти способы получают насыщенное описание, и их становится легче воспроизвести в контексте пересказа истории внешними свидетелями. При необходимости терапевт может несколько расширить подготовку внешних свидетелей, предложив им сказать о том, что, по их мнению, такие способы выражения любви и понимания говорят об отношении тех людей к жизни, какие у них были взгляды, принципы, ценности и убеждения. Описание умений и жизненной позиции людей, выбираемых для смены позиции, не стоит комкать. Этому можно посвятить целую встречу.

После того как альтернативная, доброжелательная, принимающая позиция слушателя описана, терапевт сообщает членам семьи, что он будет помогать им поддерживать выбранную позицию во время церемонии признания самоопределения. Необходимо достичь согласия по поводу того, каким образом терапевт может вмешиваться, если станет ясно, что члены семьи возвращаются к привычному способу реагирования. Терапевт говорит о том, что в таких случаях они обсудят, как можно двигаться дальше. Будут перечислены разные возможности, например: простое напоминание; просьба вернуться на избранную позицию; еще одно интервью по поводу выбранной позиции, чтобы свидетель вспомнил и лучше понял способы выражения признания; временное прерывание процедуры с целью прояснения того, что мешает занять выбранную позицию и что может помочь ее удерживать; полный отказ от этого способа работы и выбор другого направления действий.

Смена позиции членов семьи, подбор альтернативной позиции не всегда обязательны, но совершенно необходимы тогда, когда существует напряжение в отношениях между членами семьи и теми, чья жизнь находится в центре церемонии признания самоопределения. Читатели, которым интересно ознакомиться с иллюстрацией процесса смены позиции членов семьи, могут обратиться к моей статье «Нарративная практика, работа с парами и растворение конфликта» (White, 2004).

Ответственность терапевта при проведении церемонии признания самоопределения

Независимо от того, откуда приходят внешние свидетели, терапевт несет полную ответственность за форму и содержание пересказов. Если он не берет на себя ответственность с самого начала, можно гарантировать, что будут воплощены иные традиции отклика на истории людей. Это происходит даже в тех случаях, когда внешние свидетели уже знакомы с категориями вопросов, связанных с развитием насыщенной истории.

Как реагировать, если свидетели начинают расхваливать рассказчика

Нередко внешние свидетели с самого начала захваливают рассказчика: «Я думаю, что Джоан — потрясающая личность» или «С ума сойти, насколько удивительный человек этот Гарри!..» Когда происходит подобное, терапевт немедленно перебивает свидетелей, побуждая их сосредоточиться на первой категории вопросов, на пересказе тех слов и выражений рассказчика, которые затронули какую-то струну в них самих, как-то привлекли их внимание. Например, терапевт может сказать: «Да, я понимаю, что вы высоко оцениваете Джоан. Скажите мне, что именно в том, что вы услышали в ее истории, больше всего привлекло вас?» или «Я бы хотел услышать, какие именно слова выражения Гарри заставили вас увидеть его таким образом. Давайте мы начнем с того, что конкретно он сказал и что привлекло ваше внимание в его истории».

Как реагировать, когда свидетель «уходит в автобиографию»

Еще одна распространенная тенденция среди внешних свидетелей — «уход в автобиографию» в тот момент, когда они признают резонанс. Откликаясь на предложение вписать интерес к жизни другого человека в личный контекст, свидетели часто рассказывают о каком-то эпизоде из своей жизни. Эти небольшие рассказы — не просто пересказ того переживания/ опыта, который всплыл в силу резонанса с какими-то аспектами истории человека, это также описание того, каким образом свидетели действовали в ответ на эти переживания, что он для них значил, какие возможности открыл для них и т.д. Если упустить этот момент, не подкорректировать вовремя, пересказ может легко переместиться на территорию «советов»: свидетель может начать вспоминать притчи или басни; делиться опытом просто ради того, чтобы делиться опытом, в результате чего опыт человека, находящегося в центре церемонии, обесценивается, смещается на периферию.

Когда внешние свидетели «уходят в автобиографию», терапевт может предложить им более насыщенно описать тот опыт, который вызывает отклик: «Вы рассказываете нам о том, каким образом вы действовали в ответ на такое переживание в вашей собственной жизни, и что это сделало для вас возможным. Но я бы хотел узнать побольше о самом этом переживании. Можно мы вернемся на шаг или два назад, и я задам вам несколько вопросов об этом?» Еще одна возможность — заново сосредоточиться на том, что конкретно сказали люди, находящиеся в центре церемонии: «Я понимаю, что история, которую вы услышали, сильно затронула вас, оживила в памяти ваш собственный опыт. Не могли бы вы сказать, какие именно аспекты этой истории оказали на вас такое сильное влияние?»

Ниже приведен пример того, как пересказ истории внешним свидетелем превратился в изложение автобиографии и каким образом беседа была успешно возвращена в нужное русло, — к конкретным словам и выражениям людей, рассказавших эту историю. Пересказ был откликом на беседу с матерью-одиночкой — Лиэнн, и двумя ее детьми — Эми, семи лет, и Ребеккой, четырех лет. Лиэнн больше всего была озабочена тем, что она считала «задержкой развития» Эми, а также тем, что она воспринимала как провал и неудачу в ее отношениях с Эми, и своей некомпетентностью в качестве матери. Одним из внешних свидетелей, участвовавших в этой встрече, был терапевт по имени Джон. Вот как он начал рассказывать о личном резонансе, вызванном у него этой историей…

Джон: Это у меня так по-разному отзывается… это заставило меня вспомнить то время, когда я был еще маленьким и очень походил на Эми. У меня не слишком ладились отношения с другими детьми, мне очень быстро становилось скучно, иногда я создавал всем проблемы, со мной было трудно сладить. На самом деле, это было очень часто. И если бы тогда ставили диагноз СДВГ, я бы его точно получил, как Эми. Но моя мама… она была такая замечательная. Она говорила людям: «Вот, это мой мальчик, я знаю, он чем-то отличается от других, и во многом эти особенности можно ценить, если знать, как к этому подойти. Давайте я расскажу вам, чем он отличается от других людей, и вы сможете научиться ценить это». Она была замечательная, она также всем говорила: «Давайте я вам скажу, как…»

М.: И каково вам сейчас вспоминать о матери, видя перед собой такой ее образ?

Джон: Это очень сильный образ, очень красивый (улыбается). Вот как жила моя мать, у нее были такие принципы…

М.: Я бы хотел лучше понять, что именно вы услышали и чему вы стали свидетелем в истории Лиэнн, что заставило вас вспомнить, так ярко представить образ вашей матери? Чему именно вы стали свидетелем, когда слушали историю Лиэнн, что было в этом похоже на то, как вела себя ваша мать?

Джон: О, ну это же просто, это было тогда, когда Лиэнн…

Рассказ Джона о его переживании резонанса стал автобиографичным, это был рассказ о его идентификации с Эми в ее тяжелой ситуации, о том, как замечательно его мама отреагировала на это, о тех принципах, которыми она руководствовалась, и о том, каким образом это отражало ее жизненные ценности, ее образ жизни. Я выразил большую признательность Джону за рассказ об этом отклике, но меня обеспокоила автобиографическая природа пересказа. Есть риск, что Лиэнн воспримет его как некую историю с моралью, своего рода назидательную притчу, и это лишь усилит некоторые из негативных заключений Лиэнн о самой себе: она получит возможность сравнить себя с этой замечательной женщиной и посчитать себя хуже. Побуждая Джона рассказать побольше о том, чему именно он оказался свидетелем в рассказе Лиэнн, что именно вызвало к жизни образ его матери, я постарался устранить этот риск. Вместо того чтобы пережить неблагоприятное сравнение своих действий с действиями матери Джона, Лиэнн увидела параллели между ее идентичностью как матери и идентичности другой матери, к которой относятся с почтением. Подобное возвращение слов и выражений Лиэнн в центр внимания было также прелюдией к моим вопросам о влиянии ее истории на жизнь свидетелей, о ее «перемещающих», катартических аспектах.

М . : Я понимаю, что история Лиэнн, которую вы выслушали, была для вас важным опытом, она побудила вас вспомнить о вашей матери, и это было прекрасно. Как вам кажется, каково вам будет сегодня уйти отсюда с этим переживанием?

Джон: Я в замечательном месте нахожусь, я просто хотел бы побыть с этим.

М . : Могу я задать вам вопрос о вашей работе?

Джон: Да, конечно.

М . : Обращаются ли к вам иногда женщины — матери-одиночки?

Джон: Ну конечно. Я, кажется, понимаю, о чем вы спрашиваете. Думаю, в моей работе… в том, что мне рассказывают, есть что-то такое, что мне до сих пор не удавалось услышать достаточно хорошо.

М . : Правильно ли я понимаю, что в рассказе Лиэнн и в том, что вы рассказали о затронувших вас аспектах, есть нечто, что будет способствовать большему вниманию к историям других женщин? Вы сможете услышать в их рассказах то, чего бы вы раньше не расслышали?

Джон: Точно! Именно это я и имею в виду.

Когда я интервьюировал Лиэнн во время фазы пересказа пересказа, у нее было очень много чувств. Рассказ Джона о резонансе, параллель, которую удалось провести между тем, что она говорила, и тем, как вела себя его мать, его признание катарсиса глубоко затронули ее. Было очевидно, что для Лиэнн это является противоядием от ее выводов, что она никудышная мать и вообще нестоящий человек. Лиэнн сказала, что ей стало легче, с нее как бы сняли часть груза, и теперь она видит новые возможности делать что-то, чтобы справиться с беспокойством об Эми, чтобы направить его в конструктивное русло. На рисунке 4.2 я разметил пересказ Джона на карте работы с внешними свидетелями.

Тенденция «уходить в автобиографию» может быть предотвращена, если терапевты, рассказывая внешним свидетелям традиции признания, связанной с пересказами, подчеркнут, что в ходе пересказа лучше обращать внимание не на хорошо известные им события их собственной жизни, а на те переживания, которые, скорее всего, оказались бы за пределами привычных воспоминаний или были бы освещены очень скупо. Об этом лучше сказать заранее, до того как свидетели сосредоточатся на слушании историй.

Как реагировать на принижение собственных заслуг

Когда внешних свидетелей просят признать имеющий место их актуальном опыте катарсис, некоторые из них прибегают к принижению себя. Например: «Когда я услышала, что пережила Джоан, как она справилась с тем, что ей довелось испытать, я осознала, что я-то в свое время так не смогла. Джоан гораз до лучше преодолела эту ситуацию, чем я тогда — или вообще когда бы то ни было». Такого рода принижение собственной жизни ради возвышения жизни другого в ста процентах случаев воспринимается как непомогающий ход, потому что приводит к ощущению непонятости, и соответственно чувство соприкосновения жизней общими темами ослабевает. Другой риск такого поведения состоит в том, что при этом конструируется героическая идентичность человека, чья жизнь находится в центре церемонии признания самоопределения. Хотя героические повествования, сказания о подвигах одиночек стали довольно популярны в современной культуре, они могут очень сильно изолировать людей, которых представляют в качестве героев, и вызывать у них чувство отчуждения.

Как реагировать на выражение острой душевной боли

В силу своей структуры первая стадия церемонии признания самоопределения, как правило, содержит беседы, во время которых люди начинают осмысливать ранее игнорируемые инициативы и обнаруживать ростки позитивных подчиненных историй. К тому времени, когда люди, находящиеся в центре церемонии, занимают позицию слушателей, у внешних свидетелей, как правило, есть много материала, в котором можно укоренить их отклик. В этот момент внешние свидетели достаточно часто откликаются на те высказывания, которые особенно связаны с позитивными подчиненными историями. Однако время от времени внешние свидетели «зацепляются» за слова и выражения, выражающие душевную боль, фрустрацию, страдание. В подобных обстоятельствах важно, чтобы терапевт задал вопросы, выводящие на первый план те ценности, мечты, надежды и т.д., которые подразумеваются в этих выражениях острой душевной боли. Например, если внешних свидетелей привлекли высказывания, отражающие страдание, можно попросить их поразмыслить, чему эта боль может быть свидетельством, о значимости каких вещей в жизни людей говорит это страдание. Если свидетелей привлекли слова, связанные с отчаянием, можно предложить им подумать, что это может выражать в терминах надежд, мечтаний людей о своей жизни. Если их привлекла скорбь, плач о пустоте жизни, можно предложить им поразмышлять о том, насколько важны для этого человека близкие, теплые межличностные отношения.

Этот подход основывается на идеях Жака Деррида (Derrida, 1973,1976,1978). Хотя Деррида сосредотачивался на деконструкции текстов, я обнаружил, что его идеи могут быть очень полезны в контексте терапевтических бесед. Основная идея Деррида заключалась в том, что смысл фразы, слова, предложения опирается на слова, фразы и предложения, окружающие его. Человек может осмыслить нечто только посредством проведения различения между этим конкретным словом или выражением и всем остальным контекстом. В терапевтической ситуации это означает, что для того, чтобы найти выражение какому-нибудь жизненному переживанию, люди должны отличить это переживание от контрастирующих окружающих чувств, впечатлений и т.д. Например, для того, чтобы выразить отчаяние, человек должен отличить отчаяние от другого переживания, которое им не является, — например, от некоего переживания или опыта, обозначаемого как «надежда». Если человек испытывает сильную боль и страдание, надо помочь ему отстроиться от внешних событий, которые привели к этой боли, и понять, что эти переживания отражают потерю того, что для него в жизни очень ценно. Таким образом, страдание может быть понято как свидетельство того, что человек высоко ценил в жизни нечто, и это нечто было поругано. Длящееся эмоциональное страдание или горе может быть понято как дань тому, что человеку удается поддерживать контакт с жизненными ценностями, несмотря на разные противостоящие этому силы. Данный принцип и его приложение к терапевтической ситуации я более подробно описал в других публикациях (White, 2000, 2003).

Терапевты могут также выводить подразумеваемое на первый план во время третьей стадии расспрашивания внешних свидетелей (резонанс), если внешние свидетели рассказали о каких-то болезненных переживаниях в своей жизни. Это можно сделать, задав вопросы, предоставляющие возможность внешним свидетелям поговорить о том, что для них ценно и важно, что было затронуто высказываниями людей, чья жизнь находится в центре церемонии. Когда речь идет о катарсисе, подразумеваемое может быть выведено на первый план за счет вопросов, помогающих внешним свидетелям выйти за пределы выражения страдания, поняв, каким образом эти высказывания, проявления, могли бы их вывести, продвинуть в том или ином направлении.

Следующее интервью предоставляет пример того, как внешний свидетель, Роджер, говорит о резонансе, о своем личном опыте, в котором затронута тема страдания. Этот пересказ — отклик на историю, рассказанную отцом (Патриком) и его взрослым сыном (Кевином). Кевин в течение длительного времени был изгнан из семьи, но в контексте нашей встречи отец и сын восстановили отношения друг с другом, и это оказалось для них обоих очень важным. Вопросы, которые я задал, помогли Роджеру вывести на первый план то, что оставалось подразумеваемым, непроговоренным в его рассказе.

Роджер: Что меня глубже всего затронуло — это радость на лицах Патрика и Кевина. Я видел, что значило для них восстановить отношения, я видел теплое чувство. Это затронуло очень болезненное место в моей душе (плачет).

М.: Вы готовы что-нибудь сказать об этом здесь?

Роджер: Я никогда не чувствовал такой связи со своим отцом. Он был жестким человеком, я никакого тепла от него никогда не получал. Когда он не бил меня, я, наверное, вообще для него не существовал. У меня ничего подобного не было, никакого такого тепла. Мне даже больно сейчас говорить об этом.

М . : А были ли какие-то другие люди, которые играли для вас роль отца?

Роджер: Нет, я даже с дедушками никогда не общался и ничего про них не знаю.

М. : Но вы не смирились со своей участью.

Роджер: Наверное, нет.

М. : Я не понимаю. Других отцовских фигур в вашей жизни не было, чтобы дать вам какой-то иной опыт. Что же помешало вам смириться с тем, что вы имели? Просто принять то, к чему вы привыкли?

Роджер: Я не знаю. Может быть… это была… ну… просто какая-то тоска, желание чувствовать связь с отцом?

М . : Вы знаете, что поддерживало в вас это желание, тоску? Есть ли какие-то истории, которые вы могли бы рассказать мне о своей жизни, чтобы я понял, как вам удалось хранить эту тоску, это желание? Что-то, что могло поддерживать, подкреплять эту тоску, не давать ей исчезнуть?

Роджер: Поддерживать? Эээ… ну, вот знаете, это заставляет меня задуматься. Моя мама умерла, когда я был совсем маленьким, и мачеха сделала все возможное, чтобы позаботиться обо мне. Я помню, что в старших классах у меня были проблемы, я хотел вообще бросить школу. Но бабуля наняла мне частного учителя, репетитора, и это помогло мне справиться с той проблемой… Это потрясающе!

М . : Что потрясающе?

Роджер: Никогда бы сам об этом не подумал. Но вы знаете, я вот сейчас на Патрика смотрю и вижу, что он так похож на этого моего репетитора… Тот тоже был ирландец… он был так добр ко мне…

М . : Правильно ли я понимаю, что в силу того, что вы сегодня наблюдали здесь в отношениях Патрика и Кевина, вы впервые смогли поговорить вслух об этой тоске и впервые смогли связать эту тоску и вашего репетитора-ирландца, с которым вы встретились много лет назад?

Роджер: Да, да, да.

М . : И каково вам это?

Роджер: Э… Ну, как будто я что-то сказал — и обнаружил нечто, что там всегда и было, просто я этого не видел.

М . : Это как-то меняет для вас ситуацию?

Роджер: Ну конечно! Конечно, меняет! Я узнал что-то, чего не знал, и теперь я буду больше думать и говорить об этом. Честно говоря, от этого уже сейчас становится легче.

Именно в ходе этого интервью подразумеваемая тоска Роджера стала более видимой сквозь выражение страдания; она получила имя. То, как он выразил страдание, было связано с тоской по признанию и желанием чувствовать связь с каким-нибудь взрослым мужчиной. Эту тоску сумел удовлетворить репетитор, который занимался с Роджером, когда тот учился в старших классах. Выявление этого факта оказало глубокий эффект на то, каким образом Роджер признал личностный резонанс и катарсис (на рисунке 4.3 я разметил пересказ Роджера на карте работы с внешними свидетелями). Для Патрика и Кевина возможность увидеть, как история восстановления их отношений затронула жизнь Роджера, оказалась, в свою очередь, очень глубоким переживанием, и это внесло существенный вклад в насыщенное развитие истории их взаимоотношений.

Выводя подразумеваемое на первый план, терапевт не пытается снизить интенсивность выражения фрустрации, досады, боли, отойти в сторону от этих переживаний или предоставить людям какие-то другие, менее тяжелые переживания. Вместо этого он продолжает настойчиво следовать предположению, что в жизни одновременно соприсутствует множество историй, и при этом старается воспроизводить традицию признания, способствующую насыщенному развитию историй.

Церемония признания самоопределения: работа с внешними свидетелями – Предыдущая|Следующая – Подведение итогов к церемонии признания самоопределения