Дополнительные описания беседы восстановления участия

Сейчас я расскажу вам еще одну историю о беседе, направленной на восстановление участия. При этом я надеюсь проиллюстрировать некоторые из соображений, важных для создания контекста, способствующего началу разговора о восстановлении участия. В рассказе Джессики была возможность ввести такую беседу уже на первой встрече. Но так бывает не всегда, и в других обстоятельствах следует уделить особое внимание соответствующей подготовке к началу беседы.

Томас

Томас встречался с Шерил, психологом-консультантом, в течение пяти месяцев. Изначально он согласился прийти к ней по настоянию социальных служб, предоставляющих жилье бездомным. Это было частью контракта, подписанного Томасом. Социальные службы предоставили бы ему жилье, если бы он согласился на посещение психологических консультаций. Томасу было совершенно неинтересно встречаться с консультантом, но он согласился на это, потому что знал, что всегда может сделать «каменное лицо» и отбить у людей всякую охоту проявлять интерес к его жизни; особенно хорошо это удавалось ему с психологами-консультантами. Он предположил, что ему удастся использовать эти навыки для того, чтобы быстро избавиться от терапии, и в то же время он сможет делать вид, что следует требованиям социальных служб.

На первую встречу с Шерил Томас прибыл на тридцать пять минут позже назначенного времени и очень удивился, обнаружив, что ее это совершенно не расстроило. Он сказал ей, что сна «зря тратит свое время», что он «пропащий», живет «в пустыне чувств», что у него «нет будущего», и скорее всего в этом мире он не останется надолго, что она не должна рассчитывать на особый отклик с его стороны. Несмотря на то, что беседа с Шерил началась с привычного для Томаса сценария, за те двадцать пять минут, которые остались у них для разговора, все планы Томаса пошли наперекосяк. Тактика разочарования и обескураживания в начале встречи почему-то вообще не сработала, у Томаса было смутное чувство, что Шерил как-то «к нему пробирается». В конце встречи Томас чувствовал себя неуютно, у него появилось ощущение, что он теряет равновесие. Он не знал, как ему дальше вести себя, чтобы следовать своему плану. Выйдя из кабинета Шерил, Томас некоторое время просто стоял, на тротуаре, не зная, куда двигаться дальше.

Вскоре ему удалось благополучно забыть об этом опыте, и он снова начал видеть жизнь в привычном свете. Неделю спустя он вдруг обнаружил, что вновь утратил равновесие: на следующую встречу с Шерил он пришел даже раньше назначенного времени. Вместо того чтобы позвонить и сказать, что болен (как собирался), он просто взял и пришел. Томас был совершенно озадачен. Он никак не мог понять, каким образом попал сюда, и стал беспокоиться, а все ли у него в порядке с головой. Дальше все стало только хуже. Он понял, что хочет разговаривать с Шерил. К концу второй встречи Томас чувствовал себя «совершенно озадаченным», потерянным, будто под ним «земля качается» у него кружилась голова, он не знал, как это понимать.

На этот раз ему было еще сложнее выбросить все из головы и оказалось, что следующую встречу с Шерил он предвкушал с большим интересом. Томас продолжал с ней встречаться. Внезапно Шерил узнала, что в силу семейных обстоятельств ей придется переехать. Услышав об этом, Томас очень расстроился. Он никак не мог понять, почему так расстроен; ему казалось, что он сходит с ума. Он чувствовал, что у него нет выбора и ему придется сказать Шерил о странных переживаниях, которые у него возникали в ходе этих встреч. Может быть, она помогла бы ему осмыслить их… Они обсудили это, и, так как Шерил собиралась перед переездом направить Томаса ко мне, чтобы я продолжал с ним работать, она предложила встретиться всем вместе и поговорить об этом. Томас согласился.

Вот эту историю я и услышал, когда встретился с Томасом и Шерил. Чтобы помочь Томасу осмыслить, что же происходило с ним на встречах с Шерил, я порасспрашивал их обоих о том, какие впечатления вызывали у них беседы. Через двадцать минут до Томаса дошло: «Ой, это ж признание, вот это что. Наконец-то мне удалось понять, что это такое. Это признание. Вот что меня так выбивало из колеи. То, что она дает мне признание. У меня этого никогда не было, я не знаю, что с этим делать, честное слово, не знаю, как с этим быть».

Я спросил Томаса, почему это признание так притягивает его. «Да вы что, не знаете, что ли? Это же чисто человеческое что-то. Разве вы не знаете? Людям свойственно стремиться к тому, чтобы получать признание», — ответил Томас. Я сказал, что не уверен, знаю ли я это, и попросил его поподробнее рассказать мне об этом понимании. И Томас так и поступил, привлекая идею о человеческой природе в качестве объяснения тому, что побуждало его так реагировать на встречи с Шерил. После того я спросил Томаса, как Шерил откликалась на историю его жизни, и вскоре у меня был список особых умений, позволявших ей давать признание другим людям.

Объясняя свой отклик на признание со стороны Шерил, Томас сослался на представление о человеческой природе, человеческой натуре. В нынешние времена люди достаточно часто ссылаются на «человеческую природу» (см. главу 2). Поэтому вполне ожидаемо, что они будут объяснять свои достижения общими фразами такого рода — я называю их «натуралистические объяснения». Хотя они могут быть по-настоящему красивы, широко признаваться и применяться в терапевтических целях, подобный подход «затеняет», игнорирует социальную историю достижений, роль отношений с другими в том, чего человек достигает, в развитии важных линий человеческой жизни. Именно поэтому «натуралистическое» понимание — это бедное, слабое описание, и в беседе оно заводит нас в тупик.

Чтобы сделать возможной беседу восстановления участия, а также понимать, что подобных тупиков можно избежать, если открыть путь для социальной истории значимых достижений в жизни людей, для осознания роли человеческих взаимоотношений в их развитии. Например, человек может говорить о том, что прожить и пережить травму ему помогла надежда, которая свойственна человеческой натуре: «Для людей вообще характерно сохранять надежду в ситуации катастроф, травм и т.д., это свойственно их природе». Это замечательная мысль, но она не способствует насыщенному развитию истории. В терапевтическом контексте можно уважать и признавать подобное понимание, но при этом как бы обходить его, задавая следующие вопросы:

• Каким образом вам удавалось сохранить надежду, несмотря на то, что вам довелось пережить?

• Как вам кажется, каким образом вам удавалось сохранять чувство сопричастности этой надежде в тяжелые времена, что помогало вам не забывать о ней?

• Из всех людей, которые знали вас, кто меньше всех удивился бы, узнав, что вам удалось сохранить надежду?

• Как вы полагаете, что именно из того, что эти люди знали о вас, чему они были свидетелями в вашей жизни, позволило им предсказать, что вы сможете сохранить надежду?

• Можете ли вы припомнить какие-нибудь обстоятельства, эпизоды, случаи, которые подпитывали бы вашу надежду?

• Не могли бы вы вспомнить какие-нибудь случаи, которые могут подтвердить, что сохранение надежды на будущее было вполне обоснованным?

Такие вопросы открывают возможность для положительной оценки, признания людьми собственных достижений и обеспечивают основу для богатого, насыщенного развития истории. Они также создают основу для начала беседы, направленной на восстановление участия. Когда Томас предложил «натуралистическое» объяснение своего отклика на признание, которое он получил от Шерил, я задал ему следующие вопросы:

• То есть в какой-то момент вы смогли как-то распознать это признание?

• Может быть, вы сумеете рассказать о каких-то жизненных событиях, переживаниях, которые помогли бы мне понять, каким образом вам удалось распознать признание?

• Откуда взялось ощущение, что это признание? Что позволило вам узнать его, понять, что это было именно оно?

• И это признание не осталось незамеченным. Вы позволили ему затронуть вас, приняли его. Мне очень любопытно, каким образом вы узнали, как отнестись к этому признанию?

• Не могли бы вы рассказать о своей жизни что-то такое, что помогло бы мне понять, откуда вы знали, как обходиться с признанием?

• Есть ли какие-то истории в вашем личном опыте, которые бы позволили мне понять происхождение, основы вашей способности впустить в свою жизнь признание и позволить ему затронуть вас?

Именно отвечая на эти и им подобные вопросы, Томас впервые упомянул собственную мать.

Томас: Ну, вы, наверное, хотите узнать про мою мать, другие консультанты всегда спрашивают. Она покончила с собой, когда мне было семь лет, я этого почти не помню. Помню только, что в этот момент был дома, помню, что искал ее повсюду и не мог найти, а потом нашел… в ванной, она не шевелилась. Все после этого как-то мутно, я не помню. Следующее воспоминание — я куда-то бегу, и все время падаю, бегу и падаю. Больше я никогда ее не видел, и никто никогда мне ничего о ней не говорил. Мне сказали, что она покончила с собой, но я не мог этого понять. Потом я узнал, что она перерезала себе вены. И еще я узнал, что она попросила, чтобы дядя на это время забрал меня из дома, но этого не случилось, — он валялся на газоне в палисаднике, пьяный в дым. Некоторое время после этого я жил с тетей и другим дядей. Эта тетя была двоюродной сестрой моей матери, но той семье было жутко. В конце концов, я больше не смог этого выносить и в четырнадцать лет убежал из дома и жил на улице. Потом меня взяли в одну приемную семью, затем в другую, но из этого тоже не вышло ничего хорошего. И вообще я не хочу об этом говорить, я просто рассказываю вам, потому что психологи всегда об этом спрашивают.

М. : Вы не хотите говорить об этом?

Т о м а с : Да я уже устал говорить об этом. Я вообще устал от всего этого.

М . : Понимаю… но отчего именно вы устали?

Т о м а с : Я устал от того, что это стало причиной моих проблем, ну вы знаете.

М . : Не уверен, что знаю.

Т о м а с : Знаете-знаете. Ну, про то, что все мои проблемы, и наркомания тоже, это все связано с гневом, знаете, с гневом, который обращен мной против самого себя.

М . : Гнев?

Т о м а с : Ну, вы знаете. По поводу того, что сделала моя мать. Гнев, который был направлен на мою мать за то, что она отвергла меня таким образом, за то, что она сделала с моей жизнью. Ну, короче, я все это уже десять раз проходил, и с меня хватит, я хочу оставить прошлое, как оно есть, и не тревожить его больше.

М . : А подобное понимание того, что произошло в вашей жизни, оно уважительно по отношению к вашей матери или неуважительно?

Т о м а с : Чего?

М. : Можно ли сказать, что вот такое понимание — это проявление уважения к жизни вашей матери и к тому, как она относилась к вам? Или это проявление неуважения?

Т о м а с : Чего? Да я никогда… эээ…

М . :  Не торопитесь.

Т о м а с : Ну, я… об этом… так никогда… не думал. Но мне кажется, что с этой точки зрения выглядит это все некрасиво, да.

М . : Но вот как бы вы сказали — это проявление уважения или неуважения?

Т о м а с : Ну, если так на это посмотреть, то я бы сказал — неуважения.

М . : Я бы не хотел с вами беседовать таким образом, чтобы это было проявлением неуважения к вашей матери и ее отношению к вам. Я не хотел бы поддерживать вас в том, чтобы вы, по какой бы то ни было причине, гневались на нее.

Т о м а с : Вы этого не хотите? Ну ладно, ладно.

М . : Но я бы хотел попросить у вас разрешения поспрашивать о ней побольше, о том времени, когда вы были маленьким ребенком. Я бы хотел сделать это, потому что, когда я задал вам вопрос о том, где и как вы впервые почувствовали признание со стороны других, вы упомянули вашу мать, и у меня возникло ощущение, что в ее истории, в том, как она относилась к вам, есть что-то еще, что-то важное.

Т о м а с  (выглядит удивленным):  Хорошо.

М . : Мне было бы интересно послушать какие-то воспоминания о ваших отношениях с ней до того момента, как она покончила с собой.

Т о м а с : Воспоминания до того, как она покончила с собой?.. Ну, на самом деле я очень бы хотел ответить на ваш вопрос, но, честно говоря, у меня нет ясных воспоминаний о том времени моей жизни.

М . : Может быть, смутные воспоминания есть?

Т о м а с : Боюсь, что нет. Даже смутных воспоминаний нет.

Мы поговорили еще немного, но мне не удалось вызвать к жизни какие-то ранние воспоминания об отношениях Томаса с матерью, которые смогли бы объяснить упоминание ее в ответ на вопросы об опыте получения признания. Однако у меня были кое-какие идеи насчет того, как можно выстроить контекст, благоприятный для обретения, извлечения некоторых из этих воспоминаний.

Примерно за восемь месяцев до встречи с Томасом ко мне обратилась за помощью Джульетта, мать троих детей. Джульетту направили ко мне после попытки самоубийства, которое едва не лишило ее жизни, в результате чего Джульетта была вынуждена провести какое-то время в больнице. Она была матерью-одиночкой, и в жизни у нее было много трудностей. Возможно, мать Томаса, тоже растившая сына одна, испытывала сходные проблемы. Именно в контексте трудностей и того, каким образом они воздействовали на ее поступки, Джульетта пришла к выводу, что она мешает своим детям жить, тормозит их развитие и вообще может их уничтожить. От этого ей стало очень больно и страшно. Она настолько хотела для них лучшей жизни, чем та, что выпала на ее долю в детстве, что она решила: детям будет лучше без нее. Если она умрет, то детям будет лучше, потому что их станет воспитывать ее старшая сестра.

На первой встрече с Джульеттой стало очевидно, что решение покончить с жизнью было следствием ее любви к детям, что эта попытка самоубийства была актом любви. После этой встречи у нас было несколько запомнившихся сессий с Джульеттой и тремя ее детьми, для которых подобное понимание в корне изменило отношение к ее поступку. В конце серии встреч с Джульеттой и ее детьми она сама предложила включить ее имя в список потенциальных «внешних свидетелей», чтобы в какой-то момент в будущем присоединиться ко мне в работе с кем-то еще и помочь этому человеку, если контекст будет подходящим.

В конце первой встречи с Томасом я поделился некоторыми идеями о возможностях дальнейшего развития наших бесед. Я сказал, что у меня есть знакомая женщина по имени Джульетта, которой почти удалось сделать то, что удалось сделать матери Томаса, — лишить себя жизни. Я сказал, что уверен: Джульетте будет интересно присоединиться к одной или двум встречам с Томасом, если Томас посчитает такой вариант полезным и подходящим.

М . : Конечно, Джульетта не заменит вашу мать, я уверен, что никто не может заменить ее. Но мне бы хотелось поспрашивать вас о том, о чем мы сегодня говорили, в присутствии Джульетты. Джульетта будет слушателем. А потом я попрошу вас сесть в сторонке и задам ей вопросы о том, что она услышала в вашей истории. Я предполагаю, что она услышит нечто, чего мне услышать не удалось, а может быть, нечто, что и вам пока не удалось услышать. После этого я бы хотел расспросить вас о том, что вы услышали в отклике Джульетты. Такой вариант работы не является необходимым, но как вы вообще относитесь к этой идее?

Томас: Ну, я не знаю. Мне б такое в голову не пришло. Но… собственно, а почему бы и нет? Знаете, я ведь сейчас в таком положении, что терять-то мне уже нечего.

В тот день я позвонил Джульетте и рассказал ей, что встречаюсь с молодым человеком, переживающим тяжелые времена, и этот человек в результате трагедии остался без матери в юном возрасте. Когда я спросил Джульетту, не будет ли она против того, чтобы присоединиться к нам, она ни секунды не сомневалась. Она хотела это сделать, и мы могли на нее рассчитывать. Через три дня Джульетта перезвонила мне. Вот как я по памяти восстановил наш телефонный разговор:

Джульетта: Я рассказала детям, что приду на вашу следующую встречу с Томасом, и, когда я им об этом сказала, они решили, что тоже хотят прийти, а Крэйг сказал, что он просто обязан там быть. Можно я их тоже приведу?

М . : Ну, я-то за, но это такая тяжелая тема для обсуждения, я не уверен, что для них это будет хорошо…

Джульетта: Мои ребята об этом много знают, они ведь пережили мой собственный кризис, и мы научились с ними разговаривать о том, о чем говорить тяжело, и нам это все очень важно. Когда поделилась с ними тем, что вы рассказали мне, им стало так грустно за Томаса, они бы хотели помочь.

М. : Ну ладно, я позвоню Томасу, спрошу у него, согласен ли он, и сразу же перезвоню вам.

Я позвонил Томасу, чтобы обсудить с ним это предложение, он ответил: «Ну, я бы такого не придумал, звучит диковато… но, в общем-то, я уже начал, так надо же продолжать. Терять-то мне нечего, правда?»

И вскоре я встретился с Томасом, Джульеттой и тремя ее детьми – Крэйгом, тринадцати лет, Робертом, девяти лет, и Кориндой, шести лет. Мы обсудили, каким образом может проходить эта встреча. Мой план был таким: сначала расспросить Томаса об истории его жизни. В это время Джульетта, Крэйг, Роберт и Коринда будут присутствовать в качестве слушателей. Потом я спрошу Джульетту, Крэйга, Роберта и Коринду о том, что они услышали в истории Томаса. Томас будет только внимательно слушать. Потом, в третью очередь, я расспрошу Томаса о том, что он услышал в пересказах Джульетты, Крэйга, Роберта и Коринды. В это время они вернутся к своей прежней роли и будут только слушать рассказ Томаса о том, что он услышал в их пересказах. Все согласились с этим планом.

На первом этапе встречи Томас и я воспроизвели разговор, прозвучавший на нашей первой встрече. Пришло время Томасу сесть в сторонке, а мне — расспросить Джульетту и троих ее детей о том, что они услышали. Для всех этот пересказ оказался очень мощным, трогательным, серьезным и важным.

М. (обращаясь ко всем, но глядя на Джульетту, опасаясь возложить слишком тяжелое бремя на плечи детей): Давайте начнем с того, что больше всего привлекло ваше внимание. Было ли что-то такое, что оказалось для вас самым ярким и заметным в рассказе Томаса? Может быть, вы услышали о нем что-то, о чем бы вам хотелось поговорить?

К р э й г : Вот он сказал, что дядя должен был его из дома забрать, потому что она, в смысле, его мама, не хотела, чтобы именно Томас обнаружил тело.

Р о б е р т : Ага.

К о р и н д а : И я так думаю.

М . : И что это…

К р э й г : А еще то, что Томас не показал нам, что это было для него грустно или печально.

Р о б е р т : Это верно. Может быть, он уже много плакал об этом, и больше у него ничего не осталось.

К о р и н д а : И я так думаю.

М . : Крэйг, ты сказал, что мама Томаса не хотела, чтобы он обнаружил тело. Что это говорит тебе о его маме, что это говорит о том, какие у нее были отношения с ним?

К р э й г : Давайте подумаем… Ну, наверное, она действительно о нем заботилась, да. Она его любила. А ты, Роб, что думаешь?

Р о б е р т : Ну да, я с этим согласен. Точно, любила. Это факт.

М . : А ты что думаешь, Коринда?

К о р и н д а : Моя мама меня любит, да. И мама Томаса тоже его любит, да, она его любит. Мне очень грустно. И… и… и Томасу тоже от этого грустно.

К р э й г : По-моему, Коринда права.

М . : Джульетта?

Джульетта плачет.

Д ж у л ь е т т а : Можно я пока просто посижу и послушаю, что мои дети говорят, хорошо?

М . : Да, да, конечно. Крэйг, почему ты пришел к таким выводам, почему ты понимаешь это именно так?

К р э й г : Что вы имеете в виду?

М . : Когда ты услышал рассказ Томаса, тебе стало понятно, что его мать действительно заботилась о нем, и ты согласился с Кориндой в том, что она, наверное, его любила. Может быть, ты услышал нечто такое, что напомнило тебе о том, через что тебе пришлось пройти? Может быть, это как-то всколыхнуло твои собственные воспоминания?

К р э й г : Ага. Ага (глаза его наполняются слезами). Можно так сказать.

М . : Ты хотел бы что-то сказать об этом или предпочел бы не делать этого?

К р э й г : Нет, я хочу сказать. Я думаю, что я кое-то знаю о том, через что Томасу довелось пройти. Я понимаю, что это, конечно, не одно и то же, это совсем другое, но могло бы быть и то же самое. Мы тоже едва не потеряли нашу маму, и мы думали, что она нас больше не любит. Но это неправда, это ведь неправда, мам, так?

Д ж у л ь е т т а : Нет, Крэйг, это неправда, потому что…

К р э й г : Мы узнали, что она думала, будто портила нам жизнь, боялась, что у нас все из-за нее будет плохо, она думала, что без нее нам будет лучше. Правда? (Поворачивается к Роберту и Коринде.)

К о р и н д а : Ага.

Р о б е р т : Ага. Вначале было совсем тяжело. Всем было плохо, ну совсем плохо. Коринда у нас все время плакала, и мы никак не могли ее успокоить. Она все за меня цеплялась и за Крэйга, даже когда мы знали, что мама выздоровеет… в конце концов, когда я снова стал ходить в школу, учителям приходилось Коринду вместе со мной в класс отправлять. Ну, это ж было нормально, правда, Коринда? Обошлось ведь.

К о р и н д а (в слезах): Да. Роберт за мной присматривал.

Д ж у л ь е т т а : Хочу сказать. Мне было реально плохо тогда, и я не справлялась, у меня не получалось то, что было для меня действительно важно. У меня было такое ужасное настроение, я думала что все порчу, все самое драгоценное для меня. Я думала, что просто жалкая пародия на мать и вообще ни на что не гожусь. Я действительно так думала. И Крэйг был прав, когда сказал, что я думала — детям без меня будет лучше. Теперь я понимаю, что это совершенно безумная идея, но я была тогда в таком с стоянии…

М.: То есть твоя попытка самоубийства была проявление любви?

Д ж у л ь е т т а : Да. Я понимаю, что звучит это странно, но это так было. Действительно было так.

М.: Сейчас я попрошу вас всех сесть в сторонку и послушать, как я буду разговаривать с Томасом о том, что он услышал сейчас, а перед этим я бы хотел спросить всех вас о том, каково вам бы здесь и таким вот образом нам помогать.

Д ж у л ь е т т а : Для меня это очень много всего. Я ничего не знаю о маме Томаса, но я чувствовала какую-то связь с ней. Я думала о том, через какое смятение чувств ей, должно быть, довелось пройти. Я понимаю, что она была не совершенна. Я понимаю, что я не была совершенна со своими детьми. Но я думаю, что как мать, я, наверное, понимаю, что это могло для нее значит Отказаться от сына. Отдать его. Мое сердце открывается ей, так ей сочувствую, очень сочувствую Томасу и его потере, но сочувствую и его матери и тому, что она потеряла.

М.: Каково вам сейчас со всем этим?

Д ж у л ь е т т а (плачет): Мне очень грустно. Но еще я чувству могущество, силу материнской любви к детям, я чувствую силу моей любви к этим троим, я горжусь ими за то, что они так сегодня говорили, я очень надеюсь, что Томас что-то вынесет из  этого для себя.

М.: А вы трое, каково вам было сегодня выступать в такой роли?

Р о б е р т : Ну, я рад, что мы пришли.

К о р и н д а : И я. А ты, Крэйг?

К р э й г : Ну, мы много чего пережили. И если рассказ о том, через что мы прошли, поможет кому-то — это же здорово. И мама, мы, дети, — мы обсуждали, как бывает многим людям грустно, и что им вовсе не обязательно должно быть так грустно. И поэтому мы… мы довольны, что пришли сегодня, да?

Р  о б е р т : Ага.

К о р и н д а :  Ага.

М . : Спасибо за то, что вы сегодня сделали на этой встрече, а сейчас я поговорю с Томасом о том, что он услышал, когда был свидетелем нашему разговору.

Значение жизненного клуба и беседы восстановления участия в нарративной практике – Предыдущая|Следующая – Подведение итогов к карте восстановления  участия