Пюисегюр (1811) и Делез (1825) первыми поняли, что магнетическое лечение предполагает известную продолжительность, что оно подчиняется точным правилам и проходит определенные этапы. Их замечания в этой связи весьма близки к мыслям Фрейда по поводу психоаналитического лечения. Так, они указывают, что сеансы должны носить регулярный характер как по своей частоте, так и по длительности. Подобно психоаналитику, магнетизер должен сохранять нейтральность и терпение при различных реакциях больного и не должен тревожиться, если наблюдается временное нарастание симптомов. Не понимая причин, они почувствовали, что для достижения терапевтического результата нужно, чтобы больной пережил ряд последовательных отреагирований — иногда и реактивацию болезненных ощущений,— коль скоро лечение целиком протекает на «соматическом» уровне.

Наконец, самое важное нововведение Пюисегюра и Делеза состояло в следующем: они совершили настоящую революцию, поставив магнетизера в положение слушающего по отношению к больному. Одной из самых оригинальных черт их метода было то, что больного стали побуждать к словесному выражению его недуга. Когда больной находился в состоянии магнетического сна, его просили определить диагноз (локализацию и природу его болезни) и описать способы лечения — лекарства и манипуляции, применяемые магнетизером. Его просили, кроме того, предсказать дальнейший ход лечения: когда он выздоровеет, когда произойдут кризы и т. п. Таким образом создавалось подобие психодрамы, в условиях которой магнетизер, вовлекаемый больным, должен был играть свою роль в ряде последовательных катарсисов. Тело становилось тем полем, на котором развертывалась динамика межличностных отношений и выражались фантазмы (рвота, кишечные расстройства, обмороки и другие психосоматические симптомы).

Разумеется, такое лечение было пригодным только для настоящих сомнамбул, в то время, как для лиц со слабой гипнабельностью оно неизбежно оказывалось поверхностным. В целом магнетическое лечение было гораздо сложнее, чем простое внушение. С этой точки зрения дальнейшее развитие представляло собой неко­торый возврат назад. Вторая половина XIX в. характе­ризуется двумя тенденциями. С одной стороны, наблю­далось развитие техники погружения в гипноз. Фариа (1819), а затем Брэд (1843) утверждают, что пассы не являются необходимыми для создания гипнотического состояния и что последнее достижимо с помощью фик­сации взгляда на блестящем предмете при одновремен­ном словесном внушении . В то же время гипноз входит во врачебный обиход. Это период триумфальных побед медицины, когда закладываются ее анатомо-физиологические основы и начинается изучение локализации функ­ций головного мозга. Разрабатывается физиологичес­кая теория гипноза, который рассматривается как «сон», как особое состояние нервной системы, вызывае­мое концентрацией внимания (Braid, 1843; Liebeault, 1866).

Параллельно с  этим  все  больше осознается  роль словесного внушения при погружении в гипноз и при проявлениях гипнотического состояния. Эксперименты показывают, что самые различные психофизиологичес­кие феномены могут достигаться просто властью слова. Появление понятия внушения в работах Брэда (1843), Льебо (1866), Бернгейма (1884) в известной мере отра­жает признание психологического характера гипноза. Однако   внушение   трактуется,   в   рамках   тогдашних нейрофизиологических теорий,  чисто  механистически. Динамика межличностных отношений, которую смутно предчувствовали   теоретики   магнетизма,   вытесняется более общими концепциями терапевтического процесса, базирующегося на модели прямого внушения.

С другой стороны, увеличение числа экспериментов позволило проникнуть в еще не исследованные области психической жизни. Вызывая посредством гипнотичес­кого внушения параличи и другие истерические симп­томы, Шарко показал действие психики на физиологи­ческие процессы. Опыты Бернгейма (1884) и  Рише   (1887)   с  постгипнотическим внушением экспериментально доказали, что некоторые действия могут быть выполнены под влиянием  представлений, неизвестных самому испытуемому. Изучение множественных личностей и эксперименты с возрастной регрессией   (Azam,   1860;  Bourru,  Burot,   1888;  Binet, 1892) показали существование в психике человека боль­шого количества  неосознаваемых элементов:  фантазмов, воспоминаний и т. п., с которыми часто связаны особенно  сильные  аффективные  переживания.  Мало-помалу сформировалось  понятие  бессознательного. Была осознана  важность ранее  пережитого опыта  в возникновении невротических симптомов.  Было заме­чено, что реактивация прошлого опыта иногда влечет за собой исчезновение симптомов. Внушение стало теперь применяться совершенно по-новому — как средство, способствующее восстановлению забытых воспомина­ний  (Chertok, 1960).

На основе этих данных Фрейд построил здание пси­хоанализа. Он показал, что эффекты внушаемости ухо­дят корнями в либидинозные переживания пациента, и таким образом вложил научное содержание в термин внушения.  Но в  психоаналитическом лечении  внушение используется как средство воздействия на бессознательное, в котором таится подлинная движущая сила терапевтического воздействия.  В  идеале внушение должно исчезнуть, когда терапевтическая цель достиг­нута. Однако если в качестве примера взять «удачное» психоаналитическое лечение, то как мы можем узнать, является ли успех действительным признаком разреше­ния бессознательных конфликтов или же просто эффек­том внушения? И не является ли психоанализ в значи­тельной мере эквивалентом плацебо? Этот вопрос не раз вставал перед психоаналитиками. Достаточно вспом­нить споры по поводу исчезновения трансфера. Размышляя о гипнозе в предыдущей главе, мы видели, что, кроме переноса, существует еще архаический, первич­ный уровень отношений.  Нам  думается,  что этот первичный фактор присутствует во всех видах терапии и что недостаток наших знаний в этой области лежит в основе многих сомнений.

Немного об истории психотерапии на примере шаманизма– предыдущая  |  следующая – Процесс психотерапии

Л. Шерток. Непознанное в психике человека. Содержание.