Вместе с тем, это было организованное, во многом обузданное нетерпе­ние, Александр Романович был человеком в высшей степени обязательным. Непременно в срок он выполнял любое свое обещание, причем совершенно неважно, кому оно было дано: эго могла быть просьба студента написать заметку в стенгазету или министра – подготовить аналитическую записку. Александр Романович никогда не тянул, за ним не надо было бегать, ждать, напоминать. Помню, как я решился попросить у него написать рецензию на свою брошюру. Он согласился, я принес рукопись и приготовился ждать – месяц, два, три, как это обычно бывает. Он мне позвонил через несколько дней – почему не заходишь и не забираешь отзыв?

За всем этим, помимо обязательности, мне кажется, стояло желание освободить, разгрузить себя от вещей второстепенных, мешающих, задер­живающих движение вперед. Может быть, в целом был один из секретов его феноменальной продуктивности. П.Я. Гальперин шутил: “Александр Рома­нович пишет так быстро, что я не поспеваю читать”. Вспоминаются строки поэта: “Но созданы для наслажденья бегом лишь сердце человека и коня”. Александр Романович был создан для наслажденья бегом творческой жизни.

Его переизбыток изливался на других, прежде всего, учеников, сотрудников. Я знал, что он довольно скептически относился к теме моей тогдашней работы, которую я выполнял под руководством своего учителя – профессора Б.В. Зейгарник – “Изменения личности при алкоголизме”. Порой он говорил примерно следующую фразу: “Брось ты этих алкого­ликов, займись нейропсихологией, например, нарушениями при поражении лобных долей, мы с тобой напишем статью, и тебя будет знать весь мир”. Но стоило кому-то в издательстве МГУ заикнуться, что нужно выпустить книгу но психологии алкоголизма, как Александр Романович тут же стал превозносить мою работу до небес, и уже на следующий день мне обрывали телефон редактора с лестными предложениями, и моя первая научная монография (Психологический анализ изменений личности при алкого­лизме. М.: Изд-во МГУ, 1474) вышла именно с его помощью. В нем не было сальериевских сомнений и угрызений – талант он или нет. Его самооценка по отношению к себе была высока, но высока и щедра была и оценка других.

Он увлекался и был увлекаем людьми. Вспомним блистательный очерк о мнемонисте Шерешевском – “Маленькая книжка о большой памяти”, о войне Засецком – “Потерянный и возвращенный мир”. А феноменальная способность говорить с человеком на его языке – в буквальном и переносном смыслах! В 30-х годах в Узбекистане, проводя, по сути, первое в мире межкультуральное психологическое исследование, он скоро стал обращаться к декханам по-узбекски. В своих командировках уже на третий день пребывания начинал говорить на местном языке или наречии.

Обо всем пом можно вспоминать долго, а ведь я начал рассматривать только одну линию, нить, связанную с особым восприятием жизни. На деле этих линий много и, лишь сплетаясь вместе, они создавали эту неповторимую и притягательную личность.

Разумеется, оглядываясь назад, мы рискуем впасть в некоторую идеализацию образа. Действует то, что можно назвать законом обратной перспективы нашей памяти – дорогие воспоминания растут в цене, становятся еще дороже, а то, что заслоняло их в жизни – мельчает и уходит из поля зрения. Процесс понятный, однако имеющий свои опасности. Как у поэта: “Вас чествуют… Чуть-чуть страшит обряд, где Вас как вещь, на пьедестал поставят и золото судьбы посеребрят и, может, серебрить в ответ заставят”. Перечисление одних достоинств превращает человека в вещь на пьедестале, которую с почтением, но и с отчуждением обходят потомки, без желания следовать или узнавать в конкретной жизни.

Александр Романович был живым человеком, конечно, отнюдь не с одними достоинствами и победами, но с недостатками и поражениями (говоря о последних, вспомним о той сложной жизни, которая выпала на долю его поколения). Любая положительная черта в механике личности имеет и свой противовес. Недостаток – продолжение достоинств. Скажем, переполненность идеями и энергия приводила иногда к монологизму: на заседаниях кафедры нейро- и патопсихологии, в основном, говорил Александр Романович. Помню, Б.В. Зейгарник – единственная – иногда прерывала его словами: “Александр Романович, давайте дадим слово моло­дым, послушаем их мнение”. – “Конечно, Вы правы, Блюмочка, дадим слово молодым”, – соглашался Александр Романович и спокойно продолжал свои речи… Или его увлеченность и увлекаемость людьми приводила не только к Шерешевским и Замецким, но, порой, к людям весьма сомнительного толка как с человеческой, так и с патопсихологической точек зрения. В этом плане Александр Романович был достаточно легко доступен обману.

Однако вновь подчеркнем, что эти недостатки были лишь продолжением куда превосходящих их достоинств, и мы упомянули о них лишь для того, чтобы не упрощать, не уплощать фигуру великого ученого. Все эти черты, несмотря на их возможные внутренние перекосы и даже, порой, противоречивости, выступали, играли как бы на одном поле, если хотите, в одни ворота, ради одного счета. Они создавали, питали, выявляли то восприятие, силу, жажду, любопытство, которые суть начала всякого познания и всякой науки. Эту жажду и любопытство подвигом жизни надо было сделать управляемыми, систематическими, oграненными дисциплиной ума и быта. Теперь, когда очаг погас и наковальня замолкла, в Наших руках остались драгоценные изделия, ведущие свою особую историю и жизнь.

Уверен, что рассуждения и интерес к личности великого ученого имеют не только историографический, науковедческий, но и вполне актуальный, даже практический смысл. Жизнь и личность Александра Романовича – пример служения науке, выхода в то особое пространство, поле, которое составляет его суть. Это пространство идеально и в то же время вполне объективно, ибо каждое новое поколение ученых всегда находит его готовым, живущим, уже населенным. Это как почва, уже кем-то возделанная, окультуренная, но требующая еще и нашего постоянного труда, чтобы быть плодородной, не оказаться в запустении. Вспоминается выступление Александра Романовича в Школе молодого лектора факультета психологии МГУ (я был тогда ее ректором, и Александр Романович, как всегда, охотно и сразу согласился прийти выступить перед слушателями). Александр Романович сказал о том, что к каждой лекции по общей психологии (а он читал их к тому времени уже лет тридцать) он должен готовиться минимум два-три часа. Спрашивается зачем? Чтобы вспомнить содержание лекции? Нет – он помнил их, практически, наизусть. Тогда – для чего? Ответ Лурия – чтобы вновь интересоваться, загореться этой проблемой и тем самым передать этот интерес и волнение.

Отсюда ясен и прагматический вывод: главное условие поддержания нашей науки, ее будущего – это воспитание тех, кто способен загораться интересом и двигаться в направлении истины, которая, как известно, светит сама себе. Урок жизни Александра Романовича лишнее свидетельство, что входящий в науку не сосуд, который надо заполнить доверху знаниями, умениями, навыками, а факел, который надобно зажечь. И огонь этот передается из рук в руки образом и примером жизни учителей. Теперь мы, бывшие ученики, сами оказались в положении учителей, и наша задача – передать огонь другим, как когда-то он был передан нам.

проблема связи – предыдущая | следующая – когнитивные процессы

А. Р. Лурия и психология XXI века. Содержание