Незадолго до возвращения терапевта она посетила замещавшего психотерапевта для индивидуальной беседы. У матери была сильная простуда с гипертермией, у нее самой – геморрагический цистит. Она говорила о сильном страхе и чувстве вины перед психотерапевтом, возвращение которой ожидалось к следующему групповому занятию. В этой связи она рассказала о следующем сне: «Я шла по очень тонкому льду с полыньями. Я хотела добраться до судна, на котором меня ожидала мать. Я думала, что не сумею это сделать, я все время падала. Но все же мне удалось снова ощутить твердую почву под ногами. Вместо матери я нашла на судне женщину, которая сердечно и тепло меня приняла. Женщина была алкоголичкой».
В проработке сна пациентка увидела представление своего трудного, отягченного недоверием и амбивалентностью пути к терапевтическому союзу с группой, который предстал как судно во сне, и к психотерапевту, возвращения которой она ожидала с сильным страхом. Относительно дружелюбной алкоголички, принявшей ее во сне вместо матери, она вспомнила редкие дружеские встречи с отцом, который лишь тогда расставался со своим ригидным обсессивным фасадом, когда бывал пьян. С этими воспоминаниями было, однако, связано и сильное чувство вины. Мать ненавидела алкоголь и часто посылала пациентку привести отца из пивной. Пациентка смогла увидеть, что в переносе воспринимала замещавшего психотерапевта как ставшего в результате употребления алкоголя доступным и дружелюбным отца, и что ее сильный страх перед возвращением психотерапевта был следствием реактивированного в переносе конфликта с матерью.
Кроме этого, сон показал, сколь хрупким и непрочным было слабое Я пациентки. Положительные отношения с замещавшим психотерапевтом вое принимались ею столь же ненадежными, как и редкие проявления дружеского внимания со стороны отца. На возвращение терапевта она реагировала отчетливым усугублением нефрита, из-за чего пропустила несколько занятий. С помощью группы ей все же постепенно удалось вербализировать свой гнев и агрессию к психотерапевту. Со слезами она могла теперь говорить, что непроизвольно и постоянно разрушает отношения именно с теми людьми, которые ей нравятся и пониманием которых она дорожит. В этой связи она сообщила о сне, прямо связавшем деструктивную динамику этой амбивалентности с ее психосоматическим заболеванием.
Она была вместе с сослуживцем, который ей очень нравился, но, несмотря на это, чувствовала во сне агрессивную напряженность. Он взял длинную острую иглу и уколол ее в бок на уровне почки. С помощью иглы он вытащил из тела кровоточащие внутренности с замечанием, что это надо удалить, чтобы не стало хуже. Группа и пациентка поняли этот сон как выражение ее желания открыто высказать свое отчаяние, агрессию и потребность в зависимости и нежном обращении с собой группы, но также и как требование помощи со стороны других членов группы подобно тому, как это сделал сослуживец во сне. Сон был понят группой также как представление ситуации в группе, как требование проработать с вернувшимся психотерапевтом страх членов группы быть покинутыми, проявившийся в форме цепной психосоматической реакции.
Примечательно в этом кратко представленном эпизоде начальной фазы группового процесса, с моей точки зрения, то обстоятельство, что в ситуации, когда вся группа чувствует экзистенциальную угрозу быть покинутыми, выразителями этого страха становятся именно самые тяжелые пациенты. При совместной обработке психосоматической реакции своих членов группа впервые нашла возможность выразить агрессию и страх, которые не смогла вербализовать до расставания с психотерапевтом. На этой основе развилось сильное чувство сплоченности группы, позволившее ей отграничиться от вернувшегося психотерапевта и в возрастающей мере вербализовать испытываемые к ней агрессию и разочарование. По мере того как это происходило, и распознавалось значение переноса, в группе стихала психосоматическая симптоматика.
Здесь в рамках терапевтической группы особенно отчетлив динамический аспект генеза и динамики психосоматического поведения. Психосоматические реакции внезапно учащаются, когда группа чувствует угрозу своему существованию в связи с потерей центральной фигуры. Они снижаются по мере того, как удается вскрыть связь между страхом быть покинутыми в группе и страхом идентичности отдельных членов в преломлении отношений переноса.
Господствующая в переносе динамика нарушенных отношений с преэдипальной матерью проявляется также во втором эпизоде в форме психосоматической реакции группы. Когда группа собралась через три месяца на первое занятие после месячных каникул, у четырех членов обнаружилась глазная патология. У одной из этих больных развился сильный амбивалентный перенос на ко-терапевта мужского пола, о чем она не могла говорить в группе, у другой это началось после того, как она сделала попытку высвободиться из симбиотического брака и познакомиться с другим мужчиной. Еще один больной пожаловался на близорукость, внезапно усилившуюся с вхождением ко-терапевта в группу.
При проработке этой симптоматики стало видно, что группа в целом находилась в кризисной ситуации, сопровождавшейся сильным страхом. Многие члены группы начали высвобождаться из своих симбиотических партнерских отношений и впервые почувствовали себя в состоянии самостоятельно уехать на каникулы и завязать новые знакомства. При возвращении в группу следствием этих усилий по приобретению автономности и эмансипации было чувство вины. Почти все пациенты реагировали сопротивлением на возобновление терапии. Они жаловались на то, что снова должны стать пациентами, «чувствовать себя больными и слабыми и иметь проблемы». Группа воспринималась здесь в переносе как симбиотическая мать, не позволяющая пациентам вести собственную независимую жизнь. Глазные симптомы предстают выражением бессознательного чувства вины по отношению к властной матери. И здесь центральный, охватывающий всю группу конфликт выразился сначала на уровне психосоматической симптоматики.
Уход терапевта как опасность для жизни – предыдущая | следующая – Включение группового процесса в научные исследования и терапию
Психосоматическая терапия. Оглавление