Охарактеризованная выше альтернатива, противопоставленность двух антагонистических подходов к проблеме психосоматической связи психоаналитического и психофизиологического медленно назревала на протяжении всей первой половины нашего века, и в ней нашло свое выражение глубокое различие методологий, с позиций которых решался вопрос о влиянии духа на сому, эмоции на здоровье и болезнь. Мысль о влиянии на функции тела в условиях как нормы, так и патологии различных, в том числе наиболее сложных, форм нервной деятельности, включающих активность второй сигнальной системы, была для павловского подхода исходной. Указание на важность этих влияний было сформулировано Павловым как положение принципиального значения еще в 1883 г. при разработке им идеи нервизма (Характеризуя идею нервизма, этого подлинного, как стало ясно позже, ядра павловских представлений в их приложении к клинике, Павлов указывал, что нервизм – это “физиологическое направление, стремящееся распространить влияние нервной системы на возможно большее количество деятельностей организма” [1]). Однако обоснование этих представлений происходило в рамках павловского подхода с опорой только на физиологические категории, почти без какого-либо обращения как к рабочим понятиям к представлениям психологии. Конверсионные же толкования исключали на первых этапах своего развития апелляцию к физиологии как нарушающую их стиль и извращающую их логику, как неприемлемое обращение к “иной” науке, отнюдь, якобы, не необходимой для раскрытия природы и законов психосоматической связи.
В последующие годы каждое из этих направлений претерпело дальнейшую эволюцию. Но если развитие павловского подхода имело, в основном, прямолинейный, поступательный характер, обогащалось постепенно новыми более глубокими формами отражения действительности, новым видением, которое не требовало радикального пересмотра и, тем более, отказа от того, что было выявлено ранее, то преобразования конверсионной концепции и связанных с нею представлений оказались гораздо более противоречивыми и сложными. Здесь происходили и серьезные изменения и пересмотры и, что особенно важно, подвергались весьма подчас резкой критике понятия, которые, как оказалось, не поддаются четким определениям и не помогают поэтому углублению анализа даже при самых настойчивых попытках их рационального раскрытия.
Вряд ли уместно сейчас особенно задерживаться на том,какой широкий и глубокий характер имела предпринятая в рамках самой же западной медицины периода 60-х гг. критика ортодоксальных психоаналитических представлений, на которых долгое время основывался весь психосоматический подход (Яркая картина этой критики дана, в частности, в известном обзоре Диповского [7]. Цитируемые далее критические замечания почерпнуты, з основном, из этого обзора). В рамках этой критики подчеркивалось, что характерным для современного психосоматического направления является пересмотр преобладавших ранее узких представлений о психогенезе психосоматических расстройств; что признание сложности “психо-социо-биологических” детерминаций, определяющих болезнь и здоровье, постепенно все более замещает ранние “редукционистские” гипотезы, подсказанные ортодоксальным психоанализом; что важнейшей задачей психосоматического подхода на современном этапе является уточнение смысла используемых им понятий, устранение семантических и концептуальных двусмысленностей, которыми он изобилует. Указывалось, что психосоматическая медицина должна отказаться от “необузданного” (“frantic”) стремления к выявлению психосоматических детерминаций соматических расстройств и обратиться в большей степени к таким проблемам, как неразрывная взаимосвязь психологических, биологических и социальных моментов, которая не только предрасполагает человека к болезням, но и противодействует последним; что чрезмерная концентрация внимания на интрапсихических конфликтах создает неадекватное, одностороннее представление о психике как о каком-то неисправимом болезнетворном агенте (“morbific agent”); что неправомерное расширение представлений о психогенезе соматических расстройств оттесняет на задний план важнейшую идею мультикаузальности, полигенетичности клинических синдромов и т. д. и т. п.
Уже одни только эти критические соображения, принадлежащие наиболее дальновидным теоретикам и практикам самой же психосоматической медицины, позволяют создать представление, насколько глубок кризис, потрясающий на сегодня основы с такими усилиями воздвигавшегося на протяжении десятилетий здания этой концепции. Подобное впечатление становится, однако, еще более отчетливым, если учитывается отношение психосоматической концепции к фундаментальным психоаналитическим категориям, хотя бы к тому же упоминавшемуся уже принципу психосоматической специфичности (специфичности связей между содержательной стороной переживания, спровоцировавшего возникновение болезни, и характером спровоцированного клинического синдрома). Высказывающиеся по этому поводу подчеркивают, что в последнее время “во все большей степени распространяется скептицизм по поводу методологической ценности идеи специфичности как объясняющей категории” (Липовскнй); что “идея специфичности, как она понималась до сих пор, устраняется” (Гительсон); что вызывает удивление натянутость, малая доказательность теоретических представлений о психологической специфичности как о факторе, определяющем развитие и локализацию рака (Гринкер), – и подобные мнения, сформулированные даже нередко более резким образом, отнюдь не малочисленны.
психосоматический – предыдущая | следующая – органический
Бессознательное. Природа. Функции. Методы исследования. Том II