Свойственное многим старшеклассникам преувеличение соб­ственной уникальности («По-моему, труднее меня нет»,— напи­сала в «Алый парус» девочка из Оренбургской области) с воз­растом обычно проходит, но отнюдь не ценой ослабления инди­видуального начала. Напротив, чем старше и более развит человек, тем больше находит он различий между собой и «усред­ненным» сверстником. Отсюда — напряженная потребность в пси­хологической интимности, которая была бы одновременно са­мораскрытием и проникновением во внутренний мир другого. Осознание своей непохожести на других исторически и логиче­ски предшествует пониманию своей глубокой внутренней связи и единства с окружающими людьми. Не менее важно для развития самосознания и сознание сво­ей преемственности, устойчивости во времени. Для ребенка из всех измерений времени самым важным, а то и единственным, является настоящее—«сейчас». Ребенок сла­бо ощущает течение времени. Детская перспектива в прошлое невелика, все значимые переживания ребенка связаны только с его ограниченным личным опытом. Будущее также представля­ется ему только в самом общем виде. У подростка положение меняется. Прежде всего с возрастом заметно ускоряется субъективная скорость течения времени (эта тенденция продолжается и в старших возрастах: пожилые люди, говоря о времени, выбирают обычно метафоры, подчерки­вающие его скорость,— бегущий вор, скачущий всадник и т. д., юноши — статические образы: дорога, ведущая в гору, спокой­ный океан, высокий утес). Развитие временных представлений тесно связано как с ум­ственным развитием, так и с изменением жизненной перспек­тивы ребенка. Восприятие времени подростком еще остается дискретным и ограничено непосредственным прошлым и насто­ящим, а будущее кажется ему почти буквальным продолжением настоящего. В юности временной горизонт расширяется как вглубь, охватывая отдаленное прошлое и будущее, так и вширь, включая уже не только личные, но и социальные перспективы. Как писал А. С. Макаренко, «чем старше возраст, тем дальше отодвигается обязательная грань ближайшей… перспективы. У юноши 15—16 лет близкая перспектива уже не имеет такого большого значения, как у подростка в 12—13 лет» [1]. Психологические исследования не только подтверждают эту мысль, но и показывают, что изменение временной перспекти­вы тесно связано с переориентацией юношеского сознания с внешнего-контроля на внутренний самоконтроль и ростом по­требности в достижении. И то и другое сильно зависит от со­циальных и культурных условий. Расширение временной перспективы означает также сближе­ние личного и исторического времени. У ребенка эти две кате­гории почти не связаны друг с другом. Историческое время вос­принимается как нечто безличное, объективное; ребенок может знать хронологическую последовательность событий и длитель­ность эпох, и тем не менее они могут казаться ему одинаково далекими. То, что было 30—40 лет назад, для 12-летнего почти такая же «древность», как и то, что происходило в начале нашей эры. Чтобы подросток действительно осознал и прочувствовал историческое прошлое и свою связь с ним, оно должно стать фактом его личного опыта. Это происходит, например, когда красные следопыты идут по следам героев Великой Отечествен­ной войны или слышат живой рассказ очевидца. Значение разных проекций времени — прошлого, настоящего и будущего — неодинаково для людей разного возраста. Безза­ботное детство живет настоящим, для юноши главным измере­нием времени становится будущее. Дописывая предложенную «Алым парусом» неоконченную фразу «Я в своем представле­нии…», 16-летние чаще всего говорят о своих потенциях и перс­пективах. Сегодняшний день, включая и собственное «я»,— залог будущего, момент становления: «Я в своем представле­нии…»— как короткая фраза в конце неоконченной повести: «Продолжение следует…» или: «Я — человек, но еще не Че­ловек». Но как сознание своей единственности и особенности приво­дит подростка к открытию одиночества, так чувство текучести и необратимости времени сталкивает его с проблемой конечно­сти своего существования и понятием смерти, занимающей важ­ное место в юношеских размышлениях и дневниках. Мысль о неизбежности смерти вызывает у многих старшеклассников смятение и ужас. «Мне 15 лет,— пишет девятиклассница.— В этом возрасте Лермонтов писал свои первые стихи, Паганини потряс мир волшебным смычком, Эварист Галуа открыл свой первый закон. А что сделала я? Я не открыла закон, не потряс­ла мир гармонией и красотой звуков. Я — ничто. И я очень бо­юсь смерти. Я невольно спрашиваю себя: как могут люди радоваться, грустить, учиться, если «все там будем»? Попыта­лась найти ответ у взрослых. Одни испуганно молчали, другие весело хохотали, а мне было плохо и страшно». Конечно, так драматично вопрос ставится не всегда. Не все старшеклассники, не говоря уже о подростках, расположены и способны к философской рефлексии. Одни уходят от пугаю­щих переживаний в повседневность, у других дело сводится к возрождению иррационального детского страха, которого юно­ша стыдится. Некоторые педагоги считают, что, чем меньше старшеклассник задумывается о печальных вещах, тем лучше. Но этот бездумный «оптимизм» опасен. Именно отказ от дет­ской мечты о личном бессмертии и принятие неизбежности смер­ти заставляет человека всерьез задумываться о смысле жизни, о том, как лучше прожить отпущенный ему ограниченный срок. Бессмертному некуда спешить, незачем думать о самореализа­ции, бесконечная жизнь не имеет конкретной цены. Иное де­ло— человек, сознавший свою конечность, как тот же Дюшка из «Весенних перевертышей». _________________________________________________________________________________

[1] Макаренко А. С. Методика организации воспитательного процесса. Соч. в 7-ми т. М., Изд-во АПН РСФСР, 1958, т. V, с. 75.

со­циальная перцепция – предыдущая | следующая – образ «я»

Оглавление. Кон. И.С. Психология юношеского возраста.

Консультация психолога детям, подросткам и взрослым.