В сильном симбиотическом переносе пациентка воспринимала расста­вание с терапевтом как экзистенциальную угрозу. Ее попытка компенсировать страх быть покинутой маниакальной защитой – танцами – привела к демонст­рации конфликта в симптоме перелома ноги. Парализованная гипсовой повяз­кой нога символизировала также и парализованное Я пациентки, не способ­ное сообщать другим о чувствах, связанных со сломанной ногой, о надежде на помощь и гневе на психотерапевта. Лишь когда он вернулся и смог служить ее вспомогательным Я, она начала говорить о своих чувствах, динамика которых зримо и пластично выразилась в сновидении со слоном.

Взволнованно вспоминала она, что мать любила ее и уделяла внимание лишь, так сказать, в безвольном и парализованном состоянии, когда она ле­жала больная в постели. Дискоординация и травмы вызывали у матери лишь раздраженную озабоченность «слишком мягкими костями» и сопровожда­лись контролем ее движений и насмешками над неуклюжестью. В женщи­нах из сна она узнала также и мать, боязливо пресмыкавшуюся перед отцом, оправдывавшим свою деспотичность соматическим заболеванием. Мать цеплялась за детей, неустанное обслуживание и контроль которых должны были вознаградить ее за вынужденный выбор супруга. Всем самостоятельным шагам пациентки мать или препятствовала, или лишь терпела их без внут­реннего сопереживания. Она не могла следовать за интеллектуальными по­требностями дочери, к ее музыкальным интересам она относилась с полным непониманием.

В проработке сновидения о слоне высветились также и конфликтные отношения с отцом. Стало ясно, что мужскую часть группы пациентка вос­принимала как своих братьев и отца, от которых она никогда не получала эмоционального участия. Брат в симбиозе с матерью, возникшем благодаря своим психосоматическим болезням, представлял для нее первого жениха, погибшего на войне, вызывая тем самым сильную ревность отца. Вскоре после расставания с матерью, с началом учебы в университете, он покончил с собой за полгода до того, как пациентка начала свою терапию. От отца пациентка также получала эмоциональное внимание лишь тогда, когда она болела, лежа в постели, и отец посещал ее и приносил ей подарки. В осталь­ном с его стороны были лишь жесткие требования успеваемости и постоян­ной заботы о нем. Он был фиксирован лишь на себе самом. Отношения меж­ду родителями были эмоционально скудны. И к интеллектуальным успехам, отличной учебе, которой пациентка пыталась привлечь его внимание, он ос­тавался безучастным, следя лишь за тем, чтобы отметки соответствовали его требованиям.

В группе пациентка смогла впервые заговорить о разочаровании, кото­рым она реагировала на эту нарциссическую изоляцию отца от нее. Ей всегда очень хотелось поговорить с отцом о своих проблемах и планах в учебе, но здесь она чувствовала себя отвергаемой. Подарки, которые он приносил во время ее болезни, она, с одной стороны, охотно принимала, с другой же – счи­тала недостаточными, поскольку чувствовала себя непонятой в своем стрем­лении к идентичности. Эту динамику она повторяла в терапевтической груп­пе, где скрывала свою боль и потребность в помощи за защитным фасадом, но при этом бессознательно ожидала, что группа должна угадать ее тайные жела­ния эмоционального контакта и поддержки и удовлетворять их.

Когда этого не произошло, она реагировала сначала агрессией, затем по­давленностью. Лишь постепенно, с помощью расщепленного в комбинирован­ной терапии переноса, пациентка смогла найти доступ к здоровым и конструк­тивным зонам своего Я. Она почувствовала облегчение, когда в ответ на ее по­пытки вновь заняться игрой на флейте терапевт вместо того, чтобы критиковать ее за то, что она отвлекается от занятий в университете, приветствовал это как важный шаг в построении разумной сферы собственных интересов. Когда она узнала, что терапевтическая группа также участливо приветствовала эту попыт­ку, постепенно развилась эмоциональная основа, позволившая ей вербализо­вать в группе свои разочарование и агрессию. Параллельно наметилось сниже­ние психосоматической симптоматики, и она вновь смогла взяться за учебу.

Ситуация, однако, вновь осложнилась, когда подошел срок экзамена, от­ложенного в связи с переломом ноги, и пришлось интенсивно заниматься. Ее мучило навязчивое представление о том, что братья могут умереть, или с ними случится какая-то катастрофа, если она не сдаст экзамен. В этой связи она сообщила о сне, в котором нашла отражение тревога расставания и последо­вавший от этого паралич функций Я. Ей снилось, что она лежит в постели, и врач советует ей не двигаться, потому что она может заразиться трупным ядом, исходящим из соседних постелей.

В этом сне еще раз проявился неосознанный запрет идентичности, де­лавший невозможным расставание с интернализованной группой. В своих ас­социациях она вспоминала брата, который после расставания с матерью по­кончил с собой, и с которым она себя отождествляла. Ее сон проявил также и то, что эта идентификация – соприкосновение с трупным ядом – стала про­блемой, хотя в выяснении отношений с отравляющей семьей, которой стала для нее группа, и в особенности в проработке архаической деструктивной аг­рессии она получала постоянную поддержку терапевта.

История пациентки Анны иллюстрирует тесную связь психодинамики «пресуицидного синдрома» и вызываемого им стойкого «жизненного урод­ства» (Ringel, 1953, 1969; Ammon, 1973h) с динамикой психосоматического расстройства. При этом отчетливо выступает защитный характер психосома­тического симптоматического поведения. Суицидные тенденции пациентки усиливаются в момент обсуждения симптоматического характера нарушений. Она воспринимает предпринимаемые группой аналитические попытки выяс­нения неосознаваемого значения своих симптомов как экзистенциальную уг­розу и отвечает бегством в параноически-психотическую реакцию.

Благодаря сдвоенной конфронтации с матерью и расщеплению архаико-симбиотического переноса в рамках комбинированной терапии пациентке постепенно удается научиться различать ситуации в терапевтической группе от таковых в первичной семейной, а также принимать и использовать их. В ходе этого кратко описанного терапевтического процесса она постепенно смог­ла узнать, что ее суицидальность, психосоматическая симптоматика и параноически-психотическая реакция служат защите от интернализованного запрета идентичности, проявляющегося как в поведении матери при обоих ее визи­тах, так и в письме бабушки – нападении на терапию.

Психодинамика симптоматического поведения – предыдущая | следующая – Вялотекущее саморазрушение

Психосоматическая терапия. Оглавление