Эту деструктивную динамику, которая постепенно угрожала остановить терапевтический процесс в группе в целом, удалось взять под контроль, лишь когда пациентка начала параллельно с групповой получать и индивидуальную терапию. Здесь она смогла впервые заговорить о своих хаотических партнерских отношениях и выразить свое отчаяние в связи с невозможностью оставаться с людьми, которых любит и с которыми хотела бы быть вместе. Прежде всего ей не хотелось иметь с ними сексуальных отношений. Своих сексуальных партнеров, с которыми у нее были деструктивные, часто перверсные отношения и у которых она была в полном подчинении, она презирала так же, как и собственное тело. Тем не менее, хотя в этих отношениях не чувствовалось удовлетворения, не было и страха.
Когда же с ней обращались участливо, дружески, когда казался возможным человеческий контакт, она всегда реагировала непроизвольным недоверием, отказывалась что-либо принять и резко обрывала отношения, чтобы затем чувствовать себя беспомощной, непонятой и крайне одинокой. Таким образом, она непроизвольно загоняла себя в ситуации, в которых ей казалось, что с ней плохо обращались, в то время как в действительности она сама разрушала удовлетворительно складывавшиеся отношения. При этом она была не способна распознать собственную роль в этой динамике. Каждое указание на то, что своим поведением она сама провоцирует враждебные реакции, она воспринимала как отвергапие. каждое эмпатическое участие в своих конфликтах она встречала с недоверием.
Архаический уровень ее шизоидного расщепления личности, где она защищалась своим психосоматическим поведением, проявлялся в ее постоянных фантазиях, о которых она теперь впервые смогла говорить. Она видела себя в них новорожденной с врожденным уродством, огромной, раздутой головой и сморщенным маленьким телом. Здесь находили отражение ее аноректический синдром и интеллектуализирующая защита как выражение раннего расстройства соматического Я.
Поскольку больная в силу ее чрезмерного страха перед группой (она проецировала на группу, с одной стороны, презрение и агрессию, с которыми братья встречали ее энурез, с другой – контроль и отвергание, с которыми относилась к ней мать) не могла в ней работать, она через полгода, наконец, вышла из нее, чтобы продолжить индивидуальную работу с психотерапевтом, которая вела аналитическую терапию ее дочери. Она оставалась одновременно в родительской группе психоаналитического детсада, которую вела психотерапевт ее прежней группы.
Таким образом, создавалась предпосылка для расщепления ее переноса, что оказалось невозможным в группе из-за страха перед ней.
На фоне рано появившейся полноты в возрасте 5 лет появились признаки энуреза, продолжавшегося до пубертатного периода. Это стало центром кристаллизации постоянной психотравмы, сопровождавшейся значительным напряжением. Каждую ночь мать будила пациентку и несла ее в туалет. Утром ее били за неопрятность. Мокрые простыни и матрацы демонстративно раскладывались перед дверью или на печке, что усиливало презрительное отношение к ней прежде всего со стороны братьев. Начиная с полудня, ей запрещалось пить.
Когда ей не надо было помогать матери по хозяйству, она любила играть вне дома. Отвергнутая собственными братьями, отказывавшимися играть с ней, с другими она становилась чрезвычайно агрессивной. Она дралась с соседскими детьми и предпочитала играть в футбол. Ее боялись, у нее не было подруг. По окончании младших классов она посещала женскую гимназию при монастыре, в котором ее агрессивные выходки жестко подавлялись. На это она реагировала резким снижением успеваемости и расширением проявлений энуреза за пределы ночного времени. Результатом было то, что в классе она оказалась еще более изолированной, чем дома. Пациентка позже описывала эту ситуацию как «ад». Ее заставляли каждый раз, когда она вставала со стула, вытирать сиденье губкой.
С другой стороны, проявления энуреза носили отчетливо демонстративный характер и, наряду с наказаниями и изоляцией, приносили ей внимание к себе, которое ей нравилось. С началом пубертата проявления энуреза исчезли. Совершенно неподготовленная пациентка восприняла и интерпретировала появление месячных как тяжелую болезнь. Семья реагировала на ежемесячные судороги, сопровождавшие появление менструации, участием и демонстративным миром, длившимся всегда, однако, лишь несколько дней. Параллельно происходила еще одна смена симптомов.
Сначала появились стойкие признаки гнойного фарингита и гингивита. На фоне этого она стала испытывать отвращение к приему пищи, иногда полностью отказываясь от нее. Быстрое снижение веса, из-за которого она зачастую не могла встать с постели, изменило ее внешний облик. Она стала худой, долговязой девочкой. Одновременно мать, до этого аноректичная, стала полнеть. Анорексия, чрезмерная полнота и ночной энурез в свое время отмечались как у матери, так и у бабушки больной.
Аноректическая реакция пациентки была связана с появлением состояний отчаяния и депрессии, сменивших агрессивное поведение предпубертатного периода. Нарциссическая проблематика пациентки проявилась еще раз, когда родители отклонили ее желание начать обучение вокалу. У нее было хорошее сопрано, и хор женской гимназии был единственным местом, где она чувствовала себя уверенной и находила признание.
На фоне углубляющейся симптоматики пациентка закончила курсы по книготорговле, не испытывая к этому интереса. Непрерывным курением она начала разрушать свой голос. По окончании обучения она ушла от родителей и начала хаотические странствия по целому ряду больших городов на родине и за границей, часто меняя при этом рабочее место и партнеров. С психосоматическими расстройствами, одиночеством и депрессией она боролась алкоголизацией, курением и приемом разного рода транквилизаторов. Когда она появилась в терапевтической группе, она была тощим существом с резкими, порывистыми движениями. Она старалась выглядеть небрежной, интеллектуальной, одевалась в мрачную, черную одежду, напоминавшую театральный костюм.
Ютта: повторный патогенный симбиоз– предыдущая | следующая – Пациентка в терапевтической группе