Эти концепции весьма близки моим представлениям о структурном нарциссическом дефиците в смысле дыры в Я. Однако, в отличие от Марти (1968), я не считаю, что «прогрессирующая дезорганизация», которую он наблюдает при психосоматическом заболевании, является «самым отчетливым проявле­нием инстинкта смерти» (the clearest manifestation of the death instinct). Я пола­гаю, что с позиций психологии Я объяснение, что деструктивный процесс свя­зан с возникновением структурного нарциссического дефицита, является бо­лее адекватным. Я детально излагал эту концепцию, в том числе говоря об архаических болезнях Я, в своей работе «Динамическая психиатрия» (Ammon, 1973а). В ней я показываю, что формирование границы Я как процесса отгра­ничения Я в симбиозе является решающей фазой развития Я и идентичности.

Это возникновение границы Я, способствующее различению Я и не-Я в плане формирования собственной идентичности, в рамках моей концепции становится возможным благодаря первично заложенным функциям Я ребен­ка. Здесь особую роль играют конструктивная агрессия и креативность, пони­маемые мной как центральные функции Я. В формировании границ своего Я, ребенок зависит также от постоянной поддержки окружения, своей так назы­ваемой первичной группы, в особенности матери. Нарушения на ранних ста­диях симбиогического взаимодействия ведут к психопатологическим синдро­мам, которые, с одной стороны, характеризуются неспособностью различать между Я и не-Я, поскольку нарушается формирование границы Я, с другой же стороны, усилившейся деструктивной агрессией, поскольку речь идет о пато­логической деформации центральных функций Я.

При этом, с моей точки зрения, структурный дефицит границы Я являет­ся следствием отсутствия или недостаточного и нестабильного обращения со стороны матери и первичной группы. Ребенок становится жертвой неспособ­ности матери и других воспитывающих лиц удовлетворять его потребности – часто в форме открыто враждебного отвергания или просто безразличия, что вызывает экзистенциальный страх быть покинутым. Слабым границам его Я угрожает уничтожение из-за наплыва внутренних и внешних импульсов, чуж­дых его Я и ведущих к дезинтеграции чувства Я. В ходе незрелой защиты от этой опасности вместо отграничения с помощью функции идентичности Я, обеспечивающей гибкую коммуникацию внешнего мира с внутренним, насту­пает отщепление всей затронутой зоны жизненного опыта, накопленного Я, и отрицание соответствующей зоны реальности. Возникают, так сказать, белые пятна на карте Я, зоны, в которых Я ребенка лишено опыта восприятия внеш­него и внутреннего мира, поскольку соответствующие ситуации остаются свя­занными с первичной экзистенциальной тревогой. Эти «белые пятна» будут позднее отрицаться и отщепляться как чуждые для Я. Таким образом возника­ет дыра в Я, структурный нарциссический дефект в формировании границы Я. Затронутые зоны жизненного опыта не могут быть подключены к дальней­шему развитию. Ребенок остается здесь в диффузной зависимости от недиф­ференцированных объектов, воспринимаемых как разрушительные и угрожа­ющие жизни, что запускает защитный механизм отщепления.

Продуцируемая таким образом психопатологическая симптоматика, ко­торую я отношу к спектру так называемых архаических заболеваний Я, в це­лом характеризуется неспособностью к отграничению собственной идентич­ности, симбиотической связью с недифференцированными объектами, архаи­ческим страхом быть поглощенным и уничтоженным этими объектами. Спе­цифическую динамику такого «симбиотического комплекса», развивающего­ся в форме соответствующего симптоматического поведения, мы можем по­нимать как попытку получить отграничение Я хоть в какой-нибудь форме за счет заполнения симптомом «дыры в Я» (ср. Ammon, 1971 d, 1972b, с, 1973а).

Как правило, связанная с этим симптоматическим поведением деструк­тивная динамика выражает, как я полагаю, не деструктивный инстинктивный процесс, а скорее ставшую автономной за счет интроекции реакцию на ран­нее окружение ребенка, не обеспечивавшее ему конструктивно-агрессивное и креативное отграничение идентичности Я (ср. Ammon, 1970а, 1972а, 1973с).

В этом смысле я понимаю психосоматическое заболевание как выражение структурного заболевания Я. Оно говорит о том, что пациент уже при формиро­вании своего соматического Я перенес повреждение в форме нарциссического дефицита, сделавшее для него невозможным выход из симбиотической зависи­мости и отграничение собственной идентичности. Поэтому он в последующем развивает гиперадаптацию к требованиям внешней реальности в форме меха­нического, лишенного смысла функционирования и реагирует на каждое требо-, аание активного определения своей идентичности бегством в ложную идентич­ность, характерную для психосоматического больного. Вместо вопроса «кто я?», связанного для больного с экзистенциальным страхом, выступает вопрос «что со мной?», на который он постоянно ищет ответ. Иными словами, вопрос о соб­ственной идентичности подменяется вопросом о симптоме, функционирующем как эрзац идентичности. При этом симптом представляет интроецированную мать раннего детства, которая в симбиозе отвергла потребность ребенка в ак­тивном определении и отграничении собственной идентичности и лишь тогда была способна на любовную заботу, когда ребенок заболевал и вместо вопроса об идентичности выступал вопрос о симптоме.

На аспект идентичности психосоматического заболевания обращал вни­мание также Винникотт (1966). Он понимает психосоматическое заболевание как следствие расщепления (split) в организации Я пациента и как попытку защиты от грозящей потери идентичности в конфликтном взаимодействии с интроецированной симбиотической матерью. В то время как у здорового име­ется эмоционально положительно окрашенная идентичность организации Я и соматического Я, при психосоматическом расщеплении Я эта идентичность утрачивается. Он утверждает, что «психосоматическая диссоциация меняет значение Я». При этом он подчеркивает, что расщепление Я психосоматичес­кого больного само по себе является результатом растепления Я преэдипаль- ной матери. Поэтому его следует понимать как попытку отразить угрозу, свя­занную для развивающегося ребенка с таким расщеплением Я матери. Я хотел бы далее детально коснуться этого аспекта, с моей точки зрения, решающего для патогенеза психосоматического симптоматического поведения (ср. Ammon, 1971d, е, 1972b).

Пренатальная психосоматика – предыдущая | следующая – Амбивалентность матери

Психосоматическая терапия. Оглавление