Она обратилась сначала к интернисту в связи с сосудистыми нарушени­ями, а после вывиха стопы – к психотерапевту, когда не могла уже бороться с депрессиями и суицидными тенденциями. Больше всего она боялась, что се­мья может что-то узнать о терапии и упрекать ее в этом.

Она была включена в терапевтическую группу. Когда в ходе интенсив­ной динамики переноса она все более идентифицировала семью с группой, ее охватила возрастающая тревога. Она чувствовала, что группа преследуете, и эмоционально полностью ушла в себя. Суицидные тенденции резко усили­лись, что вызвало необходимость кратковременной госпитализации. Лишь постепенно, в ходе постоянных посещений врача удалось восстановить пре­рванную коммуникацию.

Наконец, пришлось пригласить мать, чтобы смягчить постоянную тре­вогу и чувство вины пациентки, установить между ними доверительные отно­шения и добиться у матери признания целесообразности терапии. Мать при­ехала. На просьбу дочери дать ей свободу и право самостоятельно устраивать свою жизнь она реагировала обидой. Она возбужденно подчеркивала, что кон­троль поведения пациентки есть выражение любви и заботы, что в семье все всегда держались друг за друга. Тем не менее, она обещала оставить дочь в покое, не требовать от нее постоянных писем и визитов. Мать и дочь помири­лись. Но в дальнейшем посыпались письма из дома с выражением тревоги всей семьи. Появился родственник – врач, чтобы навести порядок и серьезно упрекать больную за ее поведение.

Суицидные тенденции пациентки снова усилились. Мать, приглашенная для повторного посещения, на сей раз демонстрировала открыто отвергающую и враждебную установку к лечению, утверждая, что оно портит отношение до­чери к ней и к тому же явно не помогает. Бросалось в глаза, что при всех встре­чах с врачами мать вообще не отвечала на вопросы о самоубийстве сына, проис­шедшем лишь год назад, игнорируя также суицидные тенденции пациентки. Она говорила, что дочери надо всего лишь соблюдать правильный режим питания, сна и работы и принимать назначенные интернистом лекарства. Если она сама не в состоянии это делать, ей надо прервать учебу и вернуться домой.

Примечательным для симбиотической связи этой семейной группы и зап­рета идентичности в ней является письмо, полученное пациенткой из-за грани­цы от бабушки, когда та узнала от матери о лечении. Поздравляя пациентку с днем рождения, она писала: «Я не могу тебе помочь, ты попала не в те руки. Твой дедушка был специалист по нервным болезням, и я тоже кое-что в этом понимаю. Он никогда не стал бы портить отношения матери с дочерью, в осо­бенности в такой семье, как наша, где каждый предан друг другу и хочет добра. Мать – это центр семьи, к ней все тянутся, она все несет на своих плечах». Труд­ности пациентки она объясняла следующим образом: «По моему мнению, глав­ная твоя беда в том, что ты потеряла веру в Бога. Лишь в ней ты обретешь мир. Не позволяй навязывать себе то, что тебе не подходит. Это лечение, направлен­ное против матери, есть самое идиотское и сатанинское, о чем я когда-либо слы­шала». Вместо этого она рекомендовала пациентке принимать шалфей.

В этом письме бабушки особенно отчетливо выступает феномен неосоз­наваемого запрета идентичности, доминировавший в семейной группе. Эмо­циональные конфликты считаются следствием утраты веры, адекватным сред­ством от конфликта идентичности является шалфей, в то время как психотера­пия, поддерживающая потребность пациентки в автономии, воспринимается исключительно как агрессия против матери, как нечто «сатанинское».

На письмо бабушки пациентка реагировала значительным усилением .Чувства вины. Лишь когда мать при своем втором посещении открыто загово­рила о пренебрежении к потребностям своей дочери, чувство вины исчезло. Пациентка смогла понять, что мать заботилась, собственно, не о ней. Впервые она смогла прочувствовать свое право принадлежать к терапевтической груп­пе и постепенно начала предпринимать самостоятельные шаги. По мере того, как она получала доступ к группе и воспринимала ее помогающей и менее угрожающей, она находила также доступ к самой себе.

Разрушительная динамика интернализованного запрета идентичности семейной группы, которая отвергает каждый шаг пациентки к автономии и самостоятельности и уже вызвала самоубийство брата, отчетливо выступила также как основа психосоматики пациентки. С раннего детства она страдала кожной патологией, которая, как известно, указывает на дефицитарные отно­шения с матерью в раннем детстве, на недостаток телесной и эмоциональной близости с ней. Это было затем постоянным предметом озабоченных разгово­ров между матерью и дочерью, использования все новых кремов. То, что это – извращенная форма материнской заботы, явствует из того, что когда мать при­ехала в связи с острой угрозой суицида дочери, она привезла с собой мази, кремы и ультрафиолетовый облучатель, но была не в состоянии даже принять к сведению наличие опасности самоубийства.