Всё больше в литературе отмечается роль мотивации в коммуникативной ситуации – желания быть понятым, что предполагает участие в языковых механизмах не только корковых структур мозга, ко, например, лимбической системы. Значит, как минимум, дело не только в языковом модуле как таковом, но и в других системах – не специфически языковых, и при том общих у нас с другими высшими видами. Коммуникативная значимость настолько важна, что если виртуальная речевая сеть по каким-то причинам дефектна, то, частично, это может быть компенсировано за счёт других ресурсов, в том числе паралингвистических: так мозг компенсирует функциональные или даже органические нарушения (Paradis, Gopnik 1997).

Обсуждение усложняющихся вместе с техникой результатов мозгового картирования указывает на зависимость активации тех или иных мозговых структур не только от стимула как такового, но от довольно широкого кон­текста. Нарастает интерес к осмыслению и локализации переносных значений, метафор, аффективных ситуаций, влияющих на интерпретацию человеком конкретного языкового материала – ситуаций, когда для успешности вербальных процессов недостаточно участия специфически речевых зон мозга.

И наконец, продолжает чрезвычайно активно разрабатываться одна из кардинальных для обсуждаемой темы проблем – организация ментального лексикона в связи с дихотомией: алгоритмы/извлечение из памяти (computation (parsing) vs storage). Считается при этом, что пользование символическими правилами является процедурой более высокого ранга, и именно она специ­фически человеческая, а возможно и генетически закрепленная. Этот вопрос представляется, однако, далеко не ясным, так как процедуры установления аналогий сами могут являться правилами, только гораздо более сложными.

Эти проблемы изучаются на разных моделях и контингентах испытуемых. Однако, в последние годы особый интерес вызывают языковые возможности людей со специфическими речевыми нарушениями – SLI (specific language impairment). Говорят также о генетических или семейных нарушениях языка GLI или FLI (genetic(famttial) language impairments, or genetic dysphasia) (Folia Phoniatrica et Logopaedica, Special Issue: Genetic Dysphasia 1998; Clahsen, 1991; Leonard et al., 1992; Gopnik, 1994; Gopnik et al., 1996; van der Lely, 1997; Newmeyer, 1997). Следует заметить, что SLI не обязательно имеют генетическую основу, хотя на это есть всё больше указаний. В эту же область исследований попадают и такие чрезвычайно интересные объекты, как, например, синдром Вильямса, при котором весьма низкий интеллектуальный уровень пациентов находится в резком контрасте с высоким уровнем языковых способностей (Bellugi et al., 1994).

В последние годы начались специализированные генетические исследования семей с часто встречающимися речевыми нарушениями. Так, например, в Великобритании очень тщательно лингвистически и генетически изучается семья КЕ, в которой в четырёх поколениях зафиксированы проблемы усвоения
языка (Fisher et аl 1998). Очень интересны исследования речевого развития различных типов близнецов (Bishop, North, Donlan 1995).

Итак, специфически-языковыми считаются не приобретенные нарушения, характеризующиеся языковыми трудностями при отсутствии нарушений интеллекта, артикуляции, слуха и психоэмоциональной сферы. У таких людей отмечены фонологические, синтаксические и инфлекционные трудности, особенно для грамматических согласований субъекта и глагола, маркирования времени, числа существительных, сравнительных форм прилагательных.

В психолингвистических экспериментах люди с такими нарушениями также демонстрируют необычные характеристики – например, отношение к морфемным границам при принятии лексических решений. Регулярная и нерегулярная морфология, которые, как это широко принято считать, по-разному обрабатывается в норме, при таких нарушениях обрабатывается одинаково. Например, в норме частотность слов играет особую роль только для нерегулярной морфологии, тогда как люди с SLI демонстрируют эффект частотности как для регулярно, так и для нерегулярно изменяемых слов. Такие нарушения не зависят от модальности (устно или письменно предъявленное задание) и проявляются как при речепроизводстве, так и при понимании.

Многие исследователи говорят, таким образом, об иной организации ментального лексикона, подчёркивая, что при SLI нарушена характерная для нормы морфологическая репрезентация, проявляющаяся и в понимании, и в продукции инфлекционных морфологических операций; и заключая, что это нарушение сводится к неспособности создавать символические правила. При SLI мы видим пример того, как языковая деятельность человека при овладении и пользовании языком базируется не на имплицитных процедурах и выведенных алгоритмах (независимо от того, передались ли они нам генетически), а на эксплицитно сформулированных – иногда в буквальном смысле – правилах и декларативной памяти, когда слова, например, хранятся списками, а правила – в виртуальных, так сказать, учебниках. Метафорически формулируя, это можно описать как поведение, сходное с речевой деятельностью человека на неродном языке, которым он владеет не свободно. Человек делает простейшие ошибки и, исправляясь, эксплицирует процедуры, которые он при этом производит. И так человек может пользоваться родным языком – всю жизнь. При достаточной сноровке он даже правильно говорит, но с большим “внутренним” трудом, так и не овладевая способностью к созданию продуктивных алгоритмов.

языковая способность – предыдущая | следующая – усвоение языка

А. Р. Лурия и психология XXI века. Содержание