Эта конструктивная надежда на саморазрушающую перверсную актив­ность, поиск экзистенциального чувства терпит крушение в результате того, что Анна Фрейд (1952) однажды назвала «the incapacity to love and the threat of emotional surrender»¹. Иными словами, в результате неспособности перверс­ного больного любить и его экзистенциального страха перед эмоциональной зависимостью от матери, которая позволяет своему ребенку иметь лишь ха­рактер идолизированной «вещи» (Khan, 1968), но неспособна признать и ува­жать его как личность.

В психодинамике психосоматического заболевания мы находим неожи­данные параллели этой динамике, представленной Кханом (1968) для сексу­альных перверсий.

1. Больной организм воспринимается пациентом как не-Я, объект, с ко­торым он пытается установить интимные отношения, сходные с перверсным взаимодействием, в которых он мог бы воспринимать этот объект как часть своего Я.
2. Чтобы установить связь с организмом, последний должен представ­ляться пациенту чужим. Это достигается за счет того, что организм выступает по отношению к Я как больной. При этом заболевание как болезнь собствен­ного тела отвечает потребности психосоматического пациента самому созда­вать объект, с которым он устанавливает отношения.
3. Партнером психосоматического больного, его сообщником является его собственный организм. Он может, с одной стороны, восприниматься как не принадлежащий Я, с другой – как собственное творение.

Отклоняясь от известного мнения Фрейда, можно сказать: психосомати­ческий симптом является негативным изображением перверсии. Упоминае­мая здесь тесная связь между психосоматической реакцией и сексуально перверсным поведением основывается на сходстве динамики в ранних отноше­ниях матери и ребенка. Мать, вызывающая у ребенка как сексуальную первер­сию, так и психосоматическое заболевание, обращается либидинозно лишь к соматике ребенка, обеспечивая «внешнее нарциссическое питание» (Fenichel, 1945). Существенная разница заключается в том, что мать, вызывающая пер­версию, загружает либидинозно все действия, касающиеся здорового аспекта детского организма, например, церемонию мытья, одевания ребенка, все ма­нипуляции с его гениталиями. Тело ребенка при этом идолизируется. Она вос­принимает его как созданную ею самой игрушку. В отличие от этого, мать, вызывающая в ребенке психосоматическое заболевание, реагирует либидинозным обращением лишь на дефекты и болезни детского организма. Здесь именно заболевание, симптом дают матери возможность выполнить функцию защи­щающего, согревающего вспомогательного Я по отношению к ребенку. Обе матери не способны принять ребенка как личность, признать за ним его права, они игнорируют растущую идентичность ребенка, в результате его потреб­ность в автономии наталкивается на чрезвычайный страх быть покинутым и уничтоженным.

Следствием этого является последующее развитие бессознательного сте­реотипа повторяющихся реакций, сексуально перверсных в одном случае и психосоматических в другом, становящихся для пациентов единственной фор­мой экзистенциального восприятия себя или поиска собственной идентично­сти. При этом ставшая деструктивной агрессия, характеризующая как сексу­ально перверсное, так и психосоматическое симптоматическое поведение, яв­ляется выражением деформированной ранними повреждениями Я функции первично конструктивной агрессии.

По моему опыту, шизофреногенная мать характеризуется общей неспо­собностью быть матерью, то есть функционировать как внешнее вспомогатель­ное Я ребенка. Расщепление идентичности матери здесь столь хаотично, что отщепленные псевдоотношения не могут сформироваться с достаточной ста­бильностью и последовательностью. Ребенок безоговорочно отдан во власть хаотического, непоследовательного поведения этой матери. Менее вредонос­ным является так называемый тип инфантильной шизофреногенной матери (Pankow, 1968), ожидающей, что ее ребенок будет обращаться с ней, как ее мать.

С моей точки зрения, между перверсиями и психосоматическими расстрой­ствами существует целая шкала переходных состояний. Уже Гарма (1950, 1968) указывал на тесную связь психосоматической симптоматики и сексуально-перверсного реагирования – чаще всего бегства в гомосексуализм. Спелинг (1952, 1955, 1967, 1968) обращает внимание на то, что психосоматические пациенты часто демонстрируют поведенческое отреагирование, и видит также тесную связь между этим поведением (фетишистские объектные отношения в широком смысле слова. – Г. А.), сексуальными перверсиями и психосоматическими реакциями. Она понимает эти формы патологии как проявления гиперактивности Я, защи­щающегося таким образом от угрожающей потери объекта и связанного с этим архаического страха разрыва отношений. Ее указание на то, что психосомати­ческая реакция часто сменяет поведенческое отреагирование и перверсное сим­птоматическое поведение, когда в ходе аналитической терапии врач в переносе воспринимается как угрожающее Сверх-Я больного, то есть интернализованный внешний объект, может, с моей точки зрения, пониматься и таким образом, что психосоматическая реакция у этих пациентов означает шаг в направлении интеграции Я, так что пациент в рамках терапии может начать во взаимодей­ствии с врачом вместо разрушительного поведенческого отреагирования и пси­хосоматического симптоматического поведения постепенно устанавливать бо­лее адаптивные формы отграничения Я.

Однако этот положительный аспект психосоматическая реакция получает, лишь если пациенту предоставляется возможность в рамках терапевтического взаимодействия распознать ее как конфликт идентичности и отграничения и если ему позволяют действительно выразить и проработать связанную с этим дест­руктивную агрессию. Этот момент я хотел бы осветить более подробно.

По моему опыту, мы можем различать две группы психосоматической симптоматики, которые я предложил обозначать как первичное и вторичное психосоматическое заболевание (Ammon, 1972 b). В первом случае затронуты первичные функции Я – нарушения пищевого поведения, зрения, слуха, по­ходки, речи. Симптоматика при этом генерализована, фиксирована и мало­подвижна, она находит свое выражение в целостном соматическом процессе. При вторичном же психосоматическом заболевании ступень формирования символов достигает уровня архаического языка органов. Симптоматика силь­нее привязана к ситуации, чаще наблюдается смена симптомов.

Злоупотребление психоактивными веществами часто является формой поведенческого отреагирования, связанной с психосоматическими заболева­ниями. Здесь наркотическое средство выступает в роли интернализованной злой матери, от которой пациент не может отделиться, пациент зависим от наркотика, он разрушает его изнутри как отравленное молоко матери. Нарко­тик в восприятии пациента имеет качества как внутреннего, так и внешнего объекта. Злоупотребление психоактивными веществами может чередоваться с психосоматическим заболеванием. Мой сотрудник Юрген Гете (1972) пока­зал это в детальном изложении одного случая в своей работе «Психосомати­ческий симптом и наркомания».

^[1] «неспособность любить, и угроза эмоционального поражения».

Психосоматическая реакция – предыдущая | следующая – Концепция психологии Я

Психосоматическая терапия. Оглавление