В то время как пациент считал приятным свое отношение к резиновым трусам как к своего рода «промежуточному объекту», он страдал от кожных высыпаний, также имевших функцию «промежуточного объекта». В его сне они мой силой его убеждения. Когда же он рассказал на группе, что намеревается начать психоаналитическое обучение и стать аналитиком, группа в противо-переносе реагировала недовольством и предостережениями. Она считала его претенциозным, переоценивающим себя. Пациент реагировал испуганной дисфорией и отчетливым усилением психосоматики. Позже он вербализовал свое разочарование группой. Он вспомнил, что в семье от него всегда ждали наивысших успехов в учебе и что его широковещательные заявления всегда вызывали восхищение и подтверждение со стороны родителей. Реальные же усилия приобрести больше независимости и самостоятельности всегда подав­лялись, по большей части со ссылкой на его хрупкое здоровье. Родители, в особенности мать, считали его своим идолом до той поры, пока он, так ска­зать, ежедневно приносил свои успехи как доказательство любви к ним. Его же страхи и конфликты они считали просто неприемлемыми, и когда после ухода из дома он потерпел неудачу в учебе и сменил свою будущую специаль­ность, они реагировали непониманием и озабоченными упреками, усиливши­мися, когда в конце концов он стал шофером такси. Он понял, что мог учиться и работать, лишь пока получал непосредственное принятие со стороны роди­телей, и что отказался от всяких шагов в направлении независимости и само­стоятельности, чтобы завоевывать это принятие.

В истории болезни и кратко представленном ходе лечения пациента Иёрна видна, с моей точки зрения, динамика бессознательного запрета идентич­ности, компенсированного сексуально перверсными и психосоматическими защитными механизмами. Его отщепленная эмоциональность, не находящая выражения в ригидной коммуникативной системе, застывшей и гиперадапти­рованной вовне семейной группы (пациент не должен быть грустным, он по­чти никогда не плачет), находит свое выражение сначала в ряде психосомати­ческих заболеваний, в реакции энуреза, хронических запорах, эритрофобии, менингите и открытом туберкулезе легких, которые, с одной стороны, еще более изолируют пациента и привязывают к матери, с другой же – дают лишь от­щепленную форму удовлетворения потребности в нежности и обращении. То же самое касается его отчужденной интеллектуальности и гиперактивных от­ношений в группах.

В симптоме кожных высыпаний и сексуальной перверсии выражение эмоциональных потребностей, страха и аффекта замешается первично-про­цессуальным органическим реагированием. Кожные покровы и резиновые трусы представляют при этом внешние объекты, воспринимаемые враждеб­ными, от которых пациент не может отграничить себя. В то время как прият­ный, но сопровождаемый чувством вины перверсный акт можно понимать как замещение недостаточности аффективного обращения и тепла матери, кож­ные высыпания, уродующие внешний облик, представляются символическим выражением его разочарования и покинутости. Пациент, не способный пла­кать, плачет, так сказать, своей заболевшей кожей.

Как перверсная, так и психосоматическая симптоматика редуцируется, по мере того как в рамках терапевтической ситуации, снабжающей его участи­ем, пациенту впервые удается найти словесные формы выражения своих пе­реживаний, которые он воспринимает не как чуждые своему Я и лживые, а как действительное проявление своего существования. Это касается его по­требности в зависимости, его соперничества с братьями, его страха расстава­ния, идентичности и интернализованной деструктивной агрессии. Особенно важным я считаю то, что предоставление разнообразно дифференцированной ситуации лечения в форме комбинации групповой, средовой и индивидуаль­ной терапии делает для пациента возможным с помощью расщепления амби­валентного переноса нахождение доступа к своим чувствам, связанным с сим­птоматическим поведением. Он может оставить свое симптоматическое пове­дение в той мере, в какой ему удается воспринять себя в словесном выраже­нии чувств в межличностных рамках терапевтического поля существующим, открытым и принимаемым.

В то время как деструктивно-враждебное Сверх-Я интернализованной матери и первичной группы позволяло лишь тайное переживание и восприя­тие своих эмоциональных потребностей (он мог чувствовать себя существую­щим лишь во время аутоагрессивного перверсного и психосоматического акта), расщепление недифференцированных объектов интернализованного Сверх-Я впервые сделало возможным все более освобождающееся от иррационально­го чувства вины и деструктивных навязчивостей восприятие и переживание собственных потребностей.

Регрессом до архаических защитных операций он реагирует всегда, ког­да что-то угрожает расщеплению его переноса. Например, когда подруга на время оставляет его и прерываются отношения, в которых он воспроизводит свой перенос на психотерапевта, а также когда группа после каникул снова собирается, и он видит, что психотерапевт принадлежит уже не только ему одному. В отличие от начального этапа терапии ему все же в обоих случаях удается получить в ходе лечения инсайт на переносный характер своих реак­ций, которые после этого исчезают.

Тесную психодинамическую взаимосвязь психосоматической реакции и сексуальной перверсии демонстрирует также следующий пример, в котором видна связь этих форм защиты с психодинамикой наркотической зависимости.

Анализ сна в группе – предыдущая | следующая – Эберхард: камни в почках как «сгусток агрессии»

Психосоматическая терапия. Оглавление